Великая северная экспедиция - Б Островский

Спустя два месяца после ухода "Литке", усилиями 32 зимовщиков была закончена организация научных лабораторий, постройка 5 домов на 286 кв. метрах, сооружены три павильона - магнитный, для изучения атмосферного электричества и аэрологический, расширена баня и устроен собачник на 40 собак.

* *

*

Нам остается ознакомиться с работой последнего, восточного отряда. Выше мы указывали, что отправившийся в июне 1735 года из Якутска третий крупный отряд Великой Северной экспедиции под начальством Прончищева и Ласиниуса разделился в устье Лены: Прончищев пошел на запад, Ласиниус же - на восток. Судьба экспедиции на запад нам уже известна, посмотрим же, как осуществил Ласиниус свою задачу продвижения морем через Берингов пролив на Камчатку или к устью реки Анадыри.

7 августа 1735 года, в сопровождении подштурмана Ртищева, ученика Глазова, геодезиста Баскакова, подлекаря, иеромонаха и 44 человек команды, на двухмачтовом шлюпе "Иркутск" Ласиниус отплыл в юговосточном направлении. Уже через четыре дня Ласиниус, встретив большие массы льдов, стал отыскивать подходящих "отстойных мест к зимовке". Таковым местом, по его мнению, могло служить устье реки Хараулаха в углу залива Борхая (71°28'), где было найдено пять старых якутских юрт. В дополнение к юртам Ласиниус распорядился построить еще довольно вместительный барак длиною в 11 сажен, разгороженный на четыре отделения; барак отапливали три печи, отдельно была построена баня. "Только для крыши не успели набрать достаточно лесу и покрыли ее дерном; а печи, за неимением глины, были принуждены сделать из местной селитряной земли которая худо держала тепло и часто рассыпалась".

Вообще Ласиниус готовился провести зимовку с наивозможным в его условиях удобством. Рассчитывая, что кампания продолжится по меньшей мере еще два года, и не особенно надеясь на поступление свежей провизии, Ласиниус значительно сократил паек. Первой жертвой этой излишней предусмотрительности сделался он сам. С наступлением полярной ночи и жестоких морозов начались заболевания цынгой, принявшие вскоре повальный характер. Если бы Ласиниус при первых признаках жестокой болезни улучшил для всех питание, а также заставлял команду находиться больше в движении и занялся охотой, вряд ли бы его отряд постиг такой печальный конец.

Но в то непросвещенное время мало понимали, что такое цынга, и какие необходимо соблюдать гигиенические меры, чтобы ее избежать, не понимали также и значения свежего воздуха, чистой воды, опрятных помещений и белья. Вдобавок и пища была крайне однообразна и часто недоброкачественна - преимущественно солонина и сухари. Вот чем объясняется, что во все продолжение Великой Северной экспедиции так часто посещали зимовщиков и плавающих на судах тифы в разных формах и цынга. По числу жертв партия Ласиниуса из всех партий Северной экспедиции заняла первое место.

19 декабря экономного начальника не стало, следом за ним умерли поручик Полубородов, геодезист Баскаков, подлекарь, ученик Глазов и один за другим 31 человек команды. Смертность в течение такого короткого промежутка времени колоссальная! Оставшиеся в живых подштурман Ртищев, иеромонах и 7 матросов с первыми лучами весеннего солнца отправились в Якутск*. Так закончилась первая попытка описать сибирский берег к востоку от Лены.

Весною следующего года экспедиция, однако, продолжалась; вновь сформированный отряд отправился из Якутска в путь, под начальством находившегося до сего времени не у дел (разумеется, полярных) лейтенанта Дмитрия Лаптева*. С ним находились его помощники - лейтенант Плаутинг и подштурман Щербинин. Попытка Дмитрия Лаптева проскочить на восток, для чего необходимо было обогнуть мыс Борхая и Святой Нос, также была неудачна. Повстречав великие непроходимые льды, загородившие стеной путь, от которых с трудом приходилось отталкиваться, непрестанно пребывая при этом "в великом страхе", Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено было возвратиться.

Мало этого, на "консилиуме" было также вынесено следующее решительное постановление: "И на предбудущий год на море не выходить, понеже к проходу до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет никакой надежды". Зимовали на Лене под 70° 40' в пяти сооруженных юртах. И в эту зимовку наши моряки не избегли грозной цынги, все они поголовно переболели, но смертный случай был один, что, по объяснению Лаптева, нужно было приписать какому-то "кедровому стланцу", коим он лечил больных и образчики которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.

По окончании зимовки Дм. Лаптев лично отправился в Петербург, чтобы доложить о невозможности выполнить порученное ему задание. Однако в Петербурге хотя и отнеслись к Лаптеву со вниманием и "удостаивали особенной доверенности", называя его моряком "добросовестным", "искусным", знающим тамошние места, и обнадеживали различными милостями "за совершенное окончание", но все же потребовали, чтобы он еще раз сделал попытку осуществить плавание на восток через Ледовитый океан; в отношении же инструкций ему заявили, что ему дается полная власть, и руки у него не связываются". Дмитрию Лаптеву ничего не оставалось, как вторично принять на себя командование экспедицией и приступить к деятельной подготовке ее.

Для предварительных описных работ, ранней весной 1739 года на собаках, в сопровождении "бывалых людей", был командирован из Якутска на реку Яну матрос Лошкин. Ему надлежало заняться описью берегов от устья Яны по направлению к Святому носу и затем следовать обратно до устья Лены. Вслед за Лошкиным на реку Индигирку "для описи ее по всему протяжению от вершины до устья" был послан геодезист Киндяков. На худой конец, в случае, если морскую экспедицию снова постигнет неудача, Дмитрий Лаптев намеревался, построив на Индигирке суда, следовать к Колыме.

В свой новый поход Дмитрий Лаптев, в сопровождении штурмана Щербинина, отправился из Якутска вниз по Лене, лишь только вскрылась река. Всего в экспедиции участвовало 60 человек.

5 июля Лаптев уже выходил к устью восточного или Быковского протока Лены, где снова встретил льды, столь надоевшие не только нашим морякам, но, вероятно, и читателям. Задержавшись в Севастьяновской губе, произвели ее подробную опись. Ко льдам присоединились свежие противные ветры, вскоре перешедшие в шторм.

В общем повторилась уже давно знакомая нам картина, и таковы же были и записи: "Закрепясь за одну льдину, ночь провели с великим беспокойством и страхом. На другой день, прорубившись и пробившись сквозь лед, пошли далее, непрестанна сопровождаемые льдами, лежавшими на севере, как пояс", а там пошел густой снег и т. д.

Дм. Лаптев имел обыкновение часто посылать на берег шлюпки для опознания местности, для описных работ или же для разыскания удобной на более продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих посещений берега матросы заметили, что вода у берега вдруг стала пресной**, тотчас же вторично послали лодку с матросом Романовым и с участниками первой поездки для отыскания предполагаемого поблизости устья реки. Но, увы, в назначенное время лодка на корабль не вернулась, не оказалось ее и на другой день. Шесть дней напрасно ожидали разведчиков. А тем временем "ветром восточным льдов нанесло множество, в которых днем с нуждою на парусах пробавлялись, а ночью всеми людьми судно охраняли и непрестанно то подымали, то опускали якорь".

На корабле, невидимому, была лишь одна лодка, с утратой ее корабль потерял теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников находит выход: из обручей разломанных бочек, соединенных продольной жердью, создается подобие корпуса лодки, после чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне ненадежных для продвижения через льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде оказывается "неприступно отмелым". В конце сентября таинственно исчезает и эта вторая "лодка", посланная на берег со Щербининым. Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток, "море совершенно замерзло", а затем "сделавшимся от юго-запада штормом разломало лед и вместе с ним понесло судно от берега в море".

Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от места, на котором стояли, пронесло в море на 40 верст. Странствия корабля закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки Индигирки, но на этот раз у восточного ее протока. Тотчас отправились на берег и к великому своему изумлению нашли здесь в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к жизни бытья: "обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами".

Но нерадостно было возвращение спасенных на судно: на нем не было ни полена дров, и экипаж мерз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок, грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмерзло, и ввести его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев распорядился оставить судно и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу, диком и пустынном.