Звездные мечты - Джун Зингер

Но в Стонингем-Мэнор она чувствовала себя так, словно приехала к себе домой. Это был скорее замок, чем дом — сводчатые потолки, свинцовые рамы и прочая готическая экстравагантность. Такой дом делал его хозяйку королевой. Она проводила дни, бродя по комнатам, трогая обшитые панелями стены, проводила рукой по столам в бильярдной, подолгу сидела в оранжерее среди растений — из нее открывался поразительный вид на Гудзон; разглядывала художественную галерею с работами голландских мастеров.

В доме она обнаружила много исторических вещей — обюссоновский ковер, заказанный злосчастной императрицей Мексики Карлоттой, так никогда ей и не доставленный; императорский фарфор, супницы севрского фарфора, мраморный камин, отделанный позолоченной бронзой и вывезенный из какого-то французского замка. Были здесь и фрески на охотничьи темы, изготовленные в 1775 году. Ей не надоедало подолгу рассматривать каждую статуэтку, каждый гобелен. Она посидела в каждом кресле — от времен Людовика XVI, заказанного другой Марией, глупенькой, безрассудной, потерявшей свою голову на гильотине, — до кресла королевы Анны в библиотеке.

Мари часами прогуливалась по правильно разбитым французским аллеям, мечтала в японских садиках, расположенных на другом уровне, любовалась миниатюрным водопадом, впадавшим в небольшое озеро, гладила лошадей в стойлах и ездила верхом по залитым солнцем тропам. Она даже играла сама с собой в гольф, тихо напевая почти забытые французские колыбельные.

Мари Уиттир была влюблена. Всякое желание жить светской жизнью в Нью-Йорке испарилось — она бы только отрывала ее от этой земли, от этого дома. Мари осознала, что кузины были правы. Если она хочет, чтобы Стонингем был по-настоящему, безоговорочно ее, она должна дать жизнь сыну — Эдварду Тейлору Уиттиру IV.

5

После двух выкидышей и очередного утомительного и долгого пребывания в постели Мари, как и хотела, родила сына. В это время Америка находилась в состоянии войны, миллионы людей во всех уголках света были обречены на гибель. Дочери Эдварда — Микки и Фликки — унаследуют половину состояния своего отца, но никому не удастся отнять у нее Стонингем-Мэнор.

* * *

Эдвард не был слишком удивлен тем обстоятельством, что его жена больше не сможет сексуально быть полностью пригодной. Доктор категорически запретил ей еще иметь детей, и Мари все больше и больше отдалялась от него. Ему иногда даже казалось, что между ними вовсе и не было никогда интимной близости. Или все это ему померещилось? Она была прекрасна, как всегда, но неужели у нее и раньше был такой отрешенный взгляд? Он едва мог поверить, что это та самая женщина, которая смело ласкала его тело в первую же ночь их супружеской жизни.

Он старался по-философски относиться к этому. Она была матерью его сына, идеальной хозяйкой, элегантной красавицей, безупречной управительницей его поместья. Бесполезно и наивно — жаловаться на судьбу и ждать от жизни совершенства.

После рождения сына Мари получила поздравительное письмо из Нового Орлеана. Очевидно, так или иначе до Джулиана доходили вести о ней, подумала Мари после того, как быстро пробежала глазами письмо. А затем, с неожиданными угрызениями совести, она прочитала, что ее брат вынужден был расстаться с «Розовой плантацией». Жалуясь, он сообщал, как отчаянно сражался, чтобы сохранить это место для всей семьи. Мари поняла, что как опекун матери он вложил не только свои собственные, но и ее средства в попытки сохранить имение. Ничего не поделаешь — оно ушло в чужие руки. Он, Одри и дети переселились в дом во Вье-Карре. Во всем же прочем Джулиан рад, что находится вблизи матери в такое время, когда она особенно в нем нуждается.

«Ах, Джулиан! Какой же ты милый! Нет худа без добра. Зато ты можешь быть рядом с maman. Ты лицемер!»

Но были и другие поразительные новости. Похоже, Дези вернулась домой из Голливуда, чтобы восстановить свое здоровье. Мари громко расхохоталась. Джулиан так деликатно построил фразу, что создавалось впечатление, будто Дези просто уезжала куда-то на каникулы, во время которых заболела.

Мари уже раньше слышала от «друзей», что «кто-то» видел Дези в Калифорнии; говорили, что она превратилась в высохшую алкоголичку с больной печенью, весом всего килограммов сорок, к тому же пристрастившуюся к кокаину. «Бедная Дезирэ!» Конечно, эта история была явно преувеличена злобными языками. Мари вспомнила Дези в ее серебристо-белом платье в тот вечер, когда ее увенчали короной королевы Карнавала. Как же она была ослепительно хороша!

«Maman без изменений», — сообщал Джулиан. Было бы чудесно, если бы Мари смогла нанести им визит со своим мужем, маленьким сыном и девочками. Доктора не могут сказать, как долго maman еще протянет, это лучшее время для примирения, исцеления старых ран. Джулиан умоляет ее сделать это сейчас, пока не поздно.

Мари давным-давно простила Дези. Дези предала ее, но куда сильнее и ужаснее Дэзи сама себя наказала. Но при этом Мари не хотела видеть ее. Это будет слишком мучительно. Мари не могла даже представить, как увидит свою мать, то, что сталось с ней, — ведь и она сыграла свою роль в этой трагедии. Что же касается Джулиана, то его она не собиралась прощать, в ее глазах он был ничто — жалкая личность.

В действительности был только один человек, которого она никогда не простит, потому что из-за него не может простить себя, ибо она все еще хочет его.

* * *

Через несколько дней после получения письма от Джулиана Рори снова всплыл в ее памяти, хотя она постоянно пыталась забыть его. Рори Девлин прислал маленькому Эдварду одного из тех огромных плюшевых медвежат, что способны напугать ребенка до смерти. Для дочерей он прислал очаровательные золотые браслетики и такие же медальончики с камешками, соответствующими знаку зодиака, которые подходили для шейки восьмилетней девочки и запястья девятилетней.

«Неужели он впадает в старческий маразм? Ему бы догадаться взглянуть на себя в зеркало и сообразить, что его дочери уже подростки. Или он уже сам впадает в детство?»

С сардоническим юмором он сообщал ей, что зачислен в Вооруженные Силы своей родины и, если потребуется, будет защищать, не жалея себя, американский образ жизни. Рори вложил в письмо рекламный студийный снимок, где он принимал присягу с другими новобранцами, — все были по крайней мере на десять-пятнадцать лет моложе него. И опять она ощутила знакомую ей реакцию. Наступит ли когда-нибудь этому конец? Или это будет тянуться до последних дней ее жизни?

О Господи, если бы только он погиб где-нибудь смертью героя, чтобы она могла наконец обрести покой. И это было бы самое лучшее наследство, какое он только мог бы оставить своим дочерям.