Тайга мятежников любит - Евгений Сухов

– Признаюсь честно, Яков Михайлович, – сказал перед отъездом Менжинский, – неизвестно, как долго мы продержимся в Сибири. Но время выиграть должны. Главное – Москва и Питер, не забывай об этом. Нужны деньги, позарез нужны. Это хлеб, продовольствие, наемники. Мы задыхаемся без денег, Яков. Впрочем, ты умный, сам понимаешь…

Он прекрасно понимал. До Иркутска добирались двадцать дней, с двумя пересадками. В городе царила полная анархия. Реввоенком контролировал лишь несколько улиц в центре купеческой столицы Сибири. Зверствовали уголовники. Милиции не было, местная ЧК только формировалась – небольшой костяк большевиков (в основном из евреев и татар), политические ссыльные, особо недовольные прежней властью… Но с председателем городской ЧК Злотниковым нашли общий язык быстро – одинаково смотрели на события в стране и мире, на текущий момент и первоочередные задачи советской власти. Порядок наводили железной рукой («Железный беспорядок», – ухмылялся втихомолку Рыбский). Четверку пацанов, грабанувших лабаз на Минусинской, расстреляли на месте. Туда же – пьяную охрану тюрьмы, допустившую побег. Вскрыли лежбище охранки в мастерской по выделыванию юфти – в карты резались их благородия, «таможенный квасок»[2] попивали, не ожидая облавы… Офицеров, имевших информацию о небедствующих слоях населения, терзали в подвале бывшего Купеческого собрания, пока не выложили все, что знали. Смерть от пули за счастье показалась. Пошла лавина на купцов, мещан, чиновников, прочих «именитых горожан». Он лично формировал карательную команду, с которой пошел по адресам. Предреввоенкома Лазарев подбросил людей – блокировать переулки с подворотнями. Зажиточный люд ползал на коленях: не грабьте, граждане-товарищи. Последнее колечко отнимаете… Другие от всего открещивались – мы и вовсе голытьба, в долгах погрязли, социально незащищенные слои… Достаточно, посидели на горбу трудового народа! С теми, кто сопротивлялся, хватался за припрятанное оружие, кочергу из камина, древнюю фузею со стены, – никакого разговора не было. Время поджимало – республика в кольце, трудящимся в обеих столицах жрать нечего! Купеческие дома тряслись от выстрелов. В поисках припрятанного громили все подряд – мебель, обитую черной кожей и золочеными гвоздями, сдирали холсты со стен, кисейные занавеси, крушили шкафы с образами и теплыми лампадками… Не сторонник был Субботин чересчур жестких мер, но делу революции был предан и чувство ответственности впитал с детства. Лично пристрелил ползающего на коленях купца Ерофеева, губернского секретаря Губина, коллежского регистратора Овсянникова, полицеймейстера Пукало, инженера Протасова. Жандармскому ротмистру Тырьеву проломил челюсть, а когда уж совсем замутило от крови, махнул Канторскому – чекисту из местных – к стенке негодяя… Кольца, серьги, перстни, брошки, браслеты, золотые часы, ожерелья – горстями сваливали в почтовые мешки и доставляли в здание полицейского участка на Михеевской. Откуда ни возьмись объявился скользкий тип, представился титулярным советником Малышкиным, заявил, что желает сотрудничать с советской властью. Прошептал на ушко, что у купца Шалимова, которого вчера пустили по миру, осталось кое-что. Сам, дескать, видел, как купчишка под покровом ночи что-то увозил к сестре Анастасии. Об этой барышне чекисты почему-то забыли. Теперь Субботин не свирепствовал – ну, разве так, маленько. Настроение благодушное, урожай собрали. Женщину не тронул, сынок ейный под носом крутился – тоже пощадил. Как пронюхал купец? Прибежал – потрясенный, зеленый от ужаса – как раз в тот момент, когда бывший гробокоп Ананьев вырывал из-под розового куста обмотанные тряпками изделия… Визжал, умолял не трогать, уповая на бесценность коллекции. «Убери его», – процедил Субботин. Гробокоп и понял в меру испорченности – увел купца к сараям, где поставил к стенке и… Недалекий безграмотный тип. Забрался Субботин в зачуханные тряпки… и обомлел. Невежей не был, понимал, что такое бесценная вещь. Всех чекистов, кто ходил с ним в тот ночной поход, оставил в Иркутске, найденное в земле упаковал собственноручно – в ящик из-под винтовок под номером восемь. И теперь постоянно держал на виду – во втором штабеле от пола…

К неприятностям готовились, без них не бывает, но чтобы такие крупные! Где-то за Курганом все пошло кувырком. Не запомнил он название станции, да и шут с ней. Станция крохотная, но телеграф имелся. Туда и умчался Петруха Макаров – исполнительный, соображающий паренек из рабочих, один из немногих в отряде, к кому он относился по-доброму. Вся масса подчиненных – серое угрюмое болото…

Впрочем, известие, доставленное Петрухой, не пролилось на душу бальзамом. Убил бы за такие новости! Бежал, поддерживая кобуру от «маузера», махал свободной рукой, словно поезд без него уже поехал:

– Товарищ Субботин, товарищ Субботин!!! – Вкатился в теплушку и выдал: – Яков Михайлович, такой вот кунштюк…

– По-русски выражайся, – буркнул Субботин.

– А я и выражаюсь по-русски… Чехи мятеж подняли… Вот гады… Им свободу дали, а они… Депеша нам пришла, Яков Михайлович, с Измайловки, это следующая станция, телеграфист успел принять и сюда отстучать, пока те не прибежали… По всем станциям и эшелонам бунтуют чехи, сбрасывают ревкомы и свою власть ставят… Через Измайловку уже не пройти, ждут. А другой дороги нет, развилка только за Челябинском…

Субботин застонал, врезал кулаком по теплушке – аж дрожь пошла. Не горазд он был на самурайское самообладание… Откуда знать Субботину, что товарищем Троцким в связи с активизацией белых недобитков на Урале отдан приказ разоружить растянутые по Транссибу чехословацкие формирования и взять под стражу? А последним такой расклад не понравился. Не хотелось чехам воевать, но и умирать, гнить в фильтрационных лагерях не хотелось…

Подскочил Рыбский:

– Яков, надо обратно. Не пробиться.

– Куда обратно?! – гневно завопил Субботин. – Ты понимаешь, что мелешь?!

– Обратно – в Иркутск. Не дрова везем, Яков… – Он схватил Субботина за грудки, встряхнул: – Очнись, командир. Лучше время потерять, чем груз и самим подохнуть. Пойми, чехи рассредоточатся по крупным станциям, пустые эшелоны на путях не оставят – отведут в тупики и отстойники. Сами вряд ли сядут на шпалы – мы прорвемся, Яков. На востоке у нас больше шансов, чем на западе…

Вернулось самообладание и больше не терялось. Двое бойцов побежали в голову состава – предупредить машиниста, чтобы не трогался. Отцепили последние два вагона, махнули: проваливай. Четверо в депо – по шпалам, – откуда вскоре загремели выстрелы. Выполз грузовой паровоз инженера Лопушинского с бледным машинистом и тендером на привязи. Молодцы товарищи, хоть с углем проблем не будет… Время поджимало, он подпрыгивал от нетерпения. Вечная проблема с этим временем: перед нами его – тьма, после нас – сколько хочешь, а при нас – полный хрен! Четверти часа не прошло – тронулся состав-коротышка, набирая обороты, загрохотал на восток…

Сорок верст до Березовой, а там и чехи проснулись. Эшелона на путях уже не было. Разношерстная публика давилась на платформе – провинциальный люд, прореженный мундирами нерусской армии. Женские платочки, фуражки гимназистов, синие шинели с поперечными застежками-петлицами. Мещане, торговцы… Состав промчался по первому пути, мимо изумленных рож. Опомнилась новая власть. Стрелочный перевод на границе станции – туда уже бежали наперерез четверо в шинелях: полы по земле, затворами щелкали. Двое навалились на рычаг, потащили стрелку. Не в тупик же ехать, в самом деле… Арцевич – сама невозмутимость – лупанул с крыши из «максимки». Двое повалились на шпалы, но двое уже подползали, доволокли рычаг, замкнув перевод. Впрочем, и они не ушли – Арцевич бил, не жалея патронов. Со станции бежала целая толпа, но эти пока не считались: с задней тормозной площадки застрочил Гальперин, и толпа схлынула, оставив лежать несколько тел…

Скорость, слава богу, небольшая – скрипели тормозные колодки, поезд замедлялся метрах в сорока от перевода.

– Ну что, мужики, держись за авось, пока не сорвалось? – подмигнул косоглазый Гундарь – исполнительный работник, но имеющий пакостное свойство изъясняться прибаутками. Спрыгнул с теплушки, откатившись в сторону, – пулеметная очередь взбила фонтанчики с бугра. Субботин не поверил глазам – на привокзальную площадь из проулка между пакгаузами задним ходом выбирался легкий броневик «Остин-Путиловец» с развернутыми пулеметами в башнях! Откуда взялся в провинциальном городке?! Достижение научной мысли – у этой железяки в кормовой части дубликат рулевого управления, так что можно двигаться назад без разворота…

Он спихнул за Гундарем еще двоих – Штольца и Ракитникова: пригибаясь, петляя, как зайцы, бойцы побежали к стрелочному переводу. Штольца скосили сразу: шлепнулся в шпальную решетку. Двое добежали, навалились на стрелку. Со скрипом стальной клин примостился к рельсу. Бросились обратно под ураганным огнем. Ракитников – бывший поручик, герой Германской войны, кавалер «полного банта» – четырех оранжево-черных Георгиев – схватился за живот, завалился ничком. Стальная громадина, лязгая тягами, уже отправилась в путь. Пулеметы с обеих сторон исправно работали. Гундарь добежал до окутанной дымом и копотью теплушки, протянул руку, в которую вцепились сразу трое. Тут его и продырявило. Втащили – пробитого в нескольких местах, задыхающегося. Бормотал, давясь кровью, свои прибаутки – эх, пошло дело врозь да вкось, хоть брось…