Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В середине рабочего дня Шарль Борсак пришел к Баранникову. Он принес какую-то небольшую деталь и во время разговора то смотрел на нее издали, отведя далеко руку, то подносил близко к лицу, то давал посмотреть Баранникову.
— Мы должны, товарищ Сергей, получить схематические чертежи «фау»,— быстро говорил француз.— Без этого мы слепые котята. Здесь, на заводе, есть инженер-немец, который должен достать нам эти чертежи, но я этого человека не знаю. Поль до сих пор не может сообщить мне его имя. Известно только, что этот инженер здесь.и что он ждет, когда мы установим с ним связь.
— Может, товарищ Поль тоже его не знает? — высказал предположение Баранников.
— Между прочим, какое впечатление производит на вас Рудольф Гримм? — спросил Борсак.
— Он дал мне санитарный пакет для токаря, поранившего руку. И это он сказал, что делает завод.
— Вот как? — Глаза француза оживленно блеснули под косматым навесом бровей.— Со мной он более замкнут. Не дальше как вчера он заговорил со мной по делу. Но то ли ему не понравился мой корявый немецкий язык, то ли еще что,— разговор был предельно сухим и кратким.— Шарль Борсак подумал и сказал:,—А вдруг это он? И, может, он сам ищет контакта с нами? Вот что, товарищ Сергей! Раз он с вами разговорчивей, попробуйте с ним связаться. Запомните, наш пароль к нему: «Любое время
года имеет свои прелести», и его ответ: «Так же, как и любой возраст человека». Что, если вам попробовать в обычном разговоре вставить к слову пароль? В конце концов, фраза о погоде сама по себе безобидна. Рискнем?
— Подумаю. Есть еще один немец. Его фамилия Лидман. Не знаете?
— Знаю. С этим я говорил не раз. У меня впечатление, что он просто хорошо понимает, к чему катится Германия, и поэтому начал запасаться нашими симпатиями.
— Такой тоже может пригодиться.
— Да, особенно когда выбор у нас невелик. Значит, рискнем?
— Подумаю. Я не люблю торопиться.
Шарль Борсак ушел к себе. Баранников остановился возле станка Антека и, глядя, как он работает, задумался о предложении француза. Нужно решаться. Связи с центром нет. Ждать, пока восстановится эта связь, и бездействовать нельзя. Маловероятно, что привет от товарища Поля был передан по приказу гестапо, да и Борсак не производит впечатления провокатора. В общем, надо решаться...
В цех, оживленно беседуя, вошли немецкие инженеры Лидман и Рудольф Гримм. Они направились к Баранникову.
— У нас возникла идея,— сказал, подходя, Лидман,— вернее, у коллеги Гримма. Речь идет о том, чтобы упростить изготовляемую вами деталь...— Лидман взял лежащий возле токаря чертеж и развернул его перед Баранниковым.— Изучение технологического потока показало, что в самое ближайшее время в результате освоения всех циклов производства тормозящим фактором могут стать несколько деталей, в том числе и ваша. Вот здесь.— Лидман показал чертеж.— Видите? Мы тут для резьбы вытачиваем стержень. А если этого не делать?
— А где же будет резьба? — спросил Баранников.
— Внутри конуса,— вступил в разговор Гримм, беря у Лидмана чертеж.— Головка, которая раньше навинчивалась на стержень, будет ввинчиваться в конус. Тогда весь узел будет значительно прочнее.
— А это не усложнит изготовление? — спросил Баранников.
— Наоборот, упростит,— ответил Гримм.— Весь вопрос в квалификации ваших токарей.
— Надо попробовать,— сказал Баранников,
Инженер Гримм посмотрел на часы:
— Я пойду в инструментальный цех и часа через два принесу сюда и новый чертеж и необходимый инструмент. Попробуем.
Немцы ушли. Антек, слышавший разговор инженеров, обратился к Баранникову:
— Не волнуйтесь, пан инженер, резьбу нанесем, как надо. Это для нас не новинка.
Гримм пришел только перед самым концом работы.
— Придется попробовать завтра,— сердито сказал он.— Инструментальщики оказались формалистами, требуют, чтобы наше предложение было официально утверждено дирекцией. Но я думаю, что сегодня же вечером на совете у шефа получу его... Немецкая аккуратность иногда становится чем-то вроде забора поперек дороги.
— Порядок есть порядок,— уклончиво высказался Баранников, страшно волнуясь, потому что в эту минуту он решил пойти на риск.
— Видите ли, коллега,— ответил Гримм,— бывает ситуация, когда темп работы становится самой главной целью. Причем целью не узко производственной или узко коммерческой, а государственной. И тогда все, что тормозит дело, следует устранять.
— Я понимаю, понимаю...— думая о пароле, сказал Баранников.
— Ведь глупо человеку, умирающему от жажды и добравшемуся наконец до оазиса, не давать пить, ссылаясь на то, что сырую воду пить опасно.
— Это верно,— улыбнулся Баранников, продолжая лихорадочно обдумывать, как бы так повернуть разговор, чтобы фраза о временах года не показалась странной.
— Как у токаря с рукой? — спросил Гримм.
— Все в порядке, спасибо.
Гримм оглядел цех и сказал:
— Когда я вижу этих несчастных людей, работающих в духоте, без света и воздуха, я утешаю себя только одной мыслью: что на фронте солдатам еще хуже, особенно в такую, как сейчас, холодную, дождливую погоду.
Баранников на мгновение затаил дыхание и затем как бы с иронией сказал:
— Любое время года имеет свои прелести...
Ни один мускул не дрогнул на лице Гримма, он продолжал вглядываться в сумрачную мглу цеха. Баранников уже готов был подумать, что пароль пролетел мимо, но в это время Гримм медленно повернулся к нему и, смотря в глаза, сказал:
— Так же, как и любой возраст человека...
Они долго молчали. Надо понять, что означали для них эти минуты. Еще недавно каждый из них мог думать о другом все, что угодно, а сейчас они оба знали: у них здесь одна общая судьба.
— Я давно жду вас,— тихо сказал Гримм.— Я уж думал, что связь потеряна. Кроме того, мне сообщили, что ко мне обратится француз.
— Это он передал мне пароль.
Гримм улыбнулся:
— Союзники и здесь?
В цех вошел Лидман. Гримм показал на него еле заметным движением головы:
— Этого остерегайтесь.
— Ну что, коллега, разве я не говорил вам, что инструментальщики потребуют визу доктора Гросса? — сказал, подходя к ним, инженер Лидман.
— Формалисты везде одинаковы,— ответил Гримм.— Вы будете сегодня на вечернем совете у шефа?
— Непременно.
— Поддержите меня?
— Конечно, коллега. Да это и не потребуется. Доктор Гросс сам ухватится за вашу идею.
Рев сирены возвестил об окончании работы. Немцы пошли к себе, а Баранников — в тот угол цеха, где обычно после работы собирались инженеры.
Домой Баранников снова шел в паре с Шарлем Бор-саком.
— Контакт установлен,— тихо сказал Баранников.
— Да ну? — излишне громко воскликнул француз и сжал руку Баранникову.— Замечательно! Замечательно!..
12
В окно хлестал злой осенний дождь, тревожно и уныло гудел лес, порывы ветра были похожи на штормовой прибой. В комнате было холодно и сыро. Баранников ничего этого не замечал. Он думал о том, что произошло в этот необыкновенный день. И все, что он вспоминал, пронизывала одна радостная и гордая мысль: вот она, боевая солидарность коммунистов! Куда бы судьба их ни забросила, они остаются коммунистами, умеют найти друг друга и начать борьбу. Нет, мерзавцы, всех нас вы не уничтожите. И, если нас останется хотя бы двое, или даже один, мы все начнем сначала, и к нам придут новые тысячи борцов. Коммунист — это звание бессмертно. Бессмертно... Где, когда он слышал это?
Баранников вспомнил, как у них на заводе хоронили однажды начальника цеха. Был он старым большевиком, недюжинным организатором производства и замечательным человеком. Его знал и любил весь громадный завод. На панихиде выступил друг покойного, такой же, как он, участник Октября. И вот он сказал тогда, что не верит в смерть друга, что, на кого он ни посмотрит сейчас, он видит в них своего живого друга. Во всем светлом и благородном, что происходит и будет происходить в нашей жизни, он видит своего живого друга; Даже в боевых делах французских коммунистов он тоже видит своего живого друга. И это потому, что звание коммуниста бессмертно. Человек умереть может, а коммунист — никогда... Тогда Баранников подумал: «Сказано красиво, но правда-то проста и непоправима — замечательный человек и коммунист лежит в гробу». А сейчас Сергей Николаевич с необыкновенной ясностью понимал всю огромную правду тех красивых слов.
— Да, это верно. Коммунист — звание бессмертное,— тихо вслух произнес Баранников.
И оттого, что слова эти он услышал как бы произнесенными кем-то другим, разволновался еще больше.
Баранников уже не мог лежать. В нем все сильнее разгоралось желание действовать, и он не замечал сейчас, что мечется от стены к стене в своей тесной клетушке, похожей на тюремную камеру. Он весь был в радостном предчувствии больших и смелых дел, и ни теснота комнаты, ни шаги часового в коридоре, ничто другое не могло погасить в нем это счастливое ощущение своей силы.
- «Грант» вызывает Москву - Василий Ардаматский - О войне
- Записки подростка военного времени - Дима Сидоров - О войне
- Зеро! История боев военно-воздушных сил Японии на Тихом океане. 1941-1945 - Масатаке Окумия - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер - О войне
- Одиночка - Эндрю Гросс - О войне / Триллер
- Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн - О войне
- Последняя мировая... Книга 1 - Василий Добрынин - О войне
- Последняя мировая... Книга 1 - Василий Добрынин - О войне
- Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов - О войне