В канун Рождества - Пилчер Розамунда

– Вы сказали «мы»?

– Я оговорилась. Я имела в виду «вы».

Оскар допил чай, потянулся к заварочному чайнику и налил себе еще.

– Допустим, я поеду в Шотландию. Но это так далеко.

– Есть самолеты, поезда.

– Я предпочел бы ехать на своей машине.

– Значит, поедете на машине. Спешить вам некуда. С остановками…

Голос Элфриды начал стихать, и она не смогла закончить фразу. Она представила себе, как Оскар один едет в неведомые места, и всем своим существом ощутила это беспросветное одиночество. Глория всегда ездила рядом с ним и сменяла за рулем. На заднем сиденье сидела Франческа и болтала всю дорогу. Тявкали мопсы, в воскресные дни в багажнике лежали сумки с клюшками для гольфа и удочки… Больше этого никогда не будет.

Оскар накрыл ее руку ладонью:

– Вы должны быть мужественной, Элфрида, иначе я рухну.

– Я стараюсь. Но как же вы? Это невыносимо…

– Давайте обсудим вашу идею. Допустим, я поеду в Шотландию, в Сазерленд. Вы поедете со мной?

Она молчала, пристально глядя на него. Действительно ли он сделал ей это невероятное предложение, или же, в смятении и печали, она это просто вообразила?

– С вами?

– Почему бы и нет? Разве это плохая идея? Возьмем ключ у майора Билликлифа, отыщем мой дом, проведем там зиму.

– А как же Рождество?

– Никакого Рождества. Не в этом году. Но разве это так уж плохо? Сазерленд далеко на севере, дни там короткие, а ночи длинные и темные, и я, скорее всего, буду не самым веселым компаньоном. Но может быть, к весне сил у меня прибавится. Пройдет время. Здесь, вы правы, у меня нет будущего. Джайлз и Кроуфорд хотят заполучить этот дом, и я должен его отдать. Как можно скорее.

– А мой дом, Оскар? Что мне делать с моим маленьким коттеджем?

– Сдайте его. Или заприте. Ничего с ним не случится. Соседи за ним присмотрят.

Значит, он говорил серьезно. Он звал ее уехать с ним. Он нуждался в ней. В ней, Элфриде. Эксцентричной, неорганизованной, чуть-чуть беспутной, теперь уже немолодой и некрасивой.

– Оскар, я не уверена, что вы делаете правильную ставку.

– Вы недооцениваете себя, Элфрида. Прошу вас, поедемте со мной. Помогите мне.

«Чем я могу помочь?» – спрашивала она Гектора, когда они поджидали Оскара. Сейчас сам Оскар ответил на этот вопрос.

Элфрида всегда была импульсивна. Всю жизнь она принимала решения, не задумываясь о будущем, и ни разу ни о чем не пожалела. Разве что об упущенных возможностях, когда она вдруг робела и теряла свой шанс.

Она глубоко вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Я еду.

– Дорогая моя…

– Я поеду ради вас, Оскар, но это и мой долг перед Глорией. Никогда не забуду, как она встретила меня, с какой добротой и радушием. Вы, Глория и Франческа стали моими первыми друзьями в Дибтоне…

– Продолжайте…

– Мне стыдно… Мы все обсудили, а я только сейчас произнесла их имена. В Корнуолле я много о вас рассказывала. Обо всех вас. О том, как вы были добры ко мне. Когда я ездила в приморский городок, то прошлась по магазинчикам на набережной. Купила Франческе книжку, а для вас присмотрела картину, но подумала, что Глории она не понравится.

– А мне бы понравилась?

– Не знаю… – В горле застрял ком. Она заплакала, и теплые слезы, катившиеся по щекам, как ни странно, принесли ей облегчение. Старые люди, сказала она себе, выглядят ужасно, когда плачут, и стала смахивать слезы пальцами. – Я однажды была в Шотландии. Много лет назад, в Глазго. С театральной труппой. Принимали нас очень хорошо, и все время шел дождь… – Она пошарила в рукаве, достала носовой платок и высморкалась. – И я не понимала ни единого слова, когда мне что-то говорили.

– Это же глазгеанцы.

– Тогда мне было не смешно.

– Да и сейчас не смешно, но вы всегда вызываете у меня улыбку.

– Как клоун?

– Нет, как милый и занятный друг.

2. Сэм

Ранним декабрьским утром, в пятницу, еще затемно, Сэм Ховард вкатил тележку с багажом в зал прибытия аэропорта Хитроу. За ограждением, как всегда, толпились встречающие: пожилые супружеские пары, юноши в спортивных костюмах, усталые матери с детьми, а также шоферы в униформе, ожидающие «Очень Важных Гостей», к которым Сэм не имел отношения. Еще здесь были люди, которые держали в руках плакатики с загадочными надписями вроде: «Ждем мистера Уилсона» или «Союз объединенных рабочих Абдул Азиза».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сэма никто не встречал. У него не было ни жены, ни личного шофера. Он знал, что за стенами жарко натопленного терминала очень холодно. Их предупредили об этом еще на борту самолета, да и встречающие были тепло одеты: в куртках, в перчатках, с шарфами на шее, на головах – вязаные шапки.

В Нью-Йорке тоже стоял бодрящий морозец. С Ист-Ривер дул порывистый ветер, а флаги словно застыли в одностороннем движении.

На его тележке неуклюже громоздились два чемодана, огромная сумка с принадлежностями для гольфа и портфель. Сэм направил тележку к автоматическим дверям и очутился во тьме холодного и сырого зимнего английского утра. Он встал в очередь на такси. Ждать пришлось минут пять-шесть, но этого хватило, чтобы ноги у него заледенели. Машина была почему-то раскрашена под газетные полосы, а шофер, человек с большими моржовыми усами, казался угрюмым. «Хорошо, что не болтун», – подумал Сэм. Он был не в настроении разговаривать.

– Куда едем?

– В Уондсворт, пожалуйста. Юго-запад, Семнадцатый район. Бьюли-роуд, четырнадцать.

– Понял.

Шофер не потрудился помочь с вещами, решив, очевидно, что пассажир достаточно молод и силен. Сэм втиснул в багажник чемоданы, поставил сумку с клюшками на пол машины, откатил тележку подальше, чтобы другим не мешала, и, наконец сев, хлопнул дверцей. Дворники заметались по стеклу, такси двинулось с места.

Сэм замерз, хотя и ждал недолго. Он поднял воротник синего пальто, поглубже вдавился в грязноватое, в пятнах, сиденье и зевнул, ощущая усталость и нечистоту во всем теле. Он летел в спаянной мужской компании бизнесменов. Перед посадкой все они по очереди незаметно исчезали в туалет, чтобы умыться, побриться, завязать заново галстук и вообще освежиться. Очевидно, этим бедолагам предстояли ранние деловые встречи. Сэму такая перспектива не грозила, и он был очень рад, что первое деловое свидание назначено на двенадцать тридцать в понедельник. Ему предстояло явиться в ресторан «Уайт» на ланч со своим непосредственным боссом, сэром Дэвидом Суинфилдом, президентом фирмы «Старрок энд Суинфилд». До этой встречи можно располагать временем как угодно.

Сэм снова зевнул и провел рукой по подбородку. Наверное, следовало побриться, подумал он, я выгляжу как бродяга в этом толстом свитере, старых джинсах и широких туфлях типа сабо. Было такое ощущение, будто глаза засорило песком, но он сам виноват: не спал всю ночь, читал в самолете книгу. К тому же его слегка мутило: в два часа ночи по здешнему времени он очень плотно пообедал.

Такси остановилось на красный свет. Шофер бросил через плечо:

– Отдыхали?

– Нет.

– А я смотрю, клюшки у вас…

– Нет, я не отдыхать ездил.

– По делам, значит?

– Можно сказать и так. Я шесть лет проработал в Нью-Йорке.

– Вот это да. И как вам тамошняя суета?

– Нормально. К этому привыкаешь.

Пошел дождь.

– Не очень-то приятное утро для возвращения домой.

Зажегся зеленый. Они снова тронулись с места.

– Да, – согласился Сэм. Но не добавил: «А я вернулся не домой». Сейчас у него не было дома, как и полагается бродяге. Впервые в жизни, а ему исполнилось уже тридцать восемь, у него не было крыши над головой.

Он угрюмо скрючился в углу и начал вспоминать все дома, где ему довелось жить. Сначала была усадьба Рэдли-Хилл в Йоркшире, где он родился и вырос, единственный ребенок в семье. Большой, основательный, удобный дом, где пахло дымом очага, весенними цветами и свежеиспеченной сдобой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

При доме было четыре акра земли с теннисным кортом и небольшим леском, где в осенние вечера, с ружьем в руке, он ждал, когда со жнивья налетят голуби. Он возвращался в Рэдли-Хилл из начальной школы, приезжал из частного пансиона на каникулы в компании кого-нибудь из приятелей. То было место уютное, как старый твидовый пиджак, и Сэму казалось, что ничего никогда не изменится. Но, конечно, изменилось. В последний год его учебы в Ньюкаслском университете умерла мать, и уже ничто не было прежним.