Потерянное мной - Борис Бондаренко

Валя еще долго рассказывала о своих школьных бедах, потом спохватилась:

– Ой, да что это я разнюнилась... Вам же неитересно об этом слушать.

– Ну, почему же... – не очень решительно запротестовала Ольга.

– Давайте лучше о Вере поговорим. Вы ведь, наверно, почти не знаете ее.

– Да.

Валя помолчала.

– Знаете, трудно о ней определенно говорить. Я и вообще-то не сторонница категорических определений. А она... ну, как бы вам сказать... какая-то равномерная, что ли. Очень старательная, понятливая, послушная, но... без огонька. Нет ни любимых предметов, ни нелюбимых. До сих пор не знаю, что ей нравится больше, что меньше. Да она, похоже, и сама не знает. Учится легко, без срывов, хотя частенько пропускает занятия. Но это меня не беспокоит – она очень добросовестная, и если уж не приходит на урок, значит, это, бесспорно, вынужденно. Никакого беспокойства учителям не доставляет, но, знаете, именно эта ее уравновешенность, не побоюсь сказать – недетскость, немножко не нравится мне... Я не совсем ясно говорю, да?

– Нет, почему же... Я и сама заметила это в ней.

– А может быть, это и к лучшему, не знаю... Как она, дальше учиться будет?

– Собирается. Может быть, на будущий год я ее к себе в Москву возьму.

– Вот это было бы хорошо. Знаете, так обидно бывает, когда толковые ребята бросают учебу. Я, конечно, не за то, чтобы все молодые обязательно уходили в город, но иногда это просто необходимо. Что же делать, деревня еще очень во многом отстает от города, это же реальность, с которой нельзя не считаться. Но уходят-то как раз чаще всего те, кому в городе делать нечего. Их больше привлекают городские квартиры с теплыми уборными. Хотя и это не такой уж большой грех, – невесело усмехнулась Валя, и Ольга спросила:

– Вам, наверно, нелегко здесь живется?

Валя улыбнулась.

– Знаете, я ждала этого вопроса. А вот как получше ответить на него – не придумала. Трудно, конечно. Особенно первый год тяжело было. Я ведь типичная горожанка, а тут сразу с уймой таких незнакомых вещей пришлось столкнуться. Такой вот пустячок вроде этого примуса до слез доводил. Верите ли – месяца два мерзла, печь не могла научиться топить, все боялась угореть. Зимой тут вообще тоскливо. Как заметет на неделю – просто жутко становится: пустыня и пустыня. Ведь бывает, что до Селиванова даже трактора не могут пробиться, хорошо хоть танки выручают, а их на весь район два... Да что я вам рассказываю, вы же все это лучше меня знаете... Так иногда тошно становилось – хотелось плюнуть на все и тут же уехать, черт с ним, с дипломом, пусть отбирают... Ничего, перетерпела, обвыклась, в эту зиму намного легче показалось... И знаете, что помогает? Не сочтите мои слова за высокопарную болтовню, но – как бы это поточнее выразиться... сознание своей необходимости и, если хотите, незаменимости. В городе я была бы одной из многих – ну, ушла из школы, и бог с тобой, никто тебе слова не скажет, тут же на твое место другого найдут. А здесь ой как трудно замену найти. Как правило, едут все по распределению, диплом отрабатывать, и живут три года на чемоданах, месяцы считают. А кое-кто всякими правдами и неправдами и раньше срока уезжает. Хорошо, если это летом случится, можно еще замену найти, пришлют очередного невольника срок отбывать. А ведь бывает, что и среди года бегут. У кого вдруг какая-то чуть ли не смертельная болезнь объявится, а кто и просто так подастся. В прошлом году у нас вот так же математичка сбежала. Я, говорит, лучше официанткой в ресторан пойду, чем тут заживо гнить. И уехала, никакие уговоры не помогли. А у нее тридцать четыре часа в неделю было. Заменить, разумеется, некем, у облоно в таких случаях только один ответ – ждите, пришлем. Мы-то что, подождем, да ребята ведь ждать не могут. Раскидали мы эти часы между собой, и представляете, мне пришлось геометрию в седьмом классе вести, а я уже и забыла, чем гипотенуза от катета отличается. Три ночи над учебником просидела – надо ведь было еще и к своим урокам готовиться. Пришла на геометрию – и позорнейшим образом завалилась на доказательстве первой же теоремы. Стою у доски как дура и молчу, разреветься боюсь. В городской школе наверняка бы тут же шушуканье началось, смешки – мол, учительница сама урока не знает. Дети вообще очень хорошо чувствуют неуверенность учителя. А тут все молчат, просто мертвая тишина стоит. А я повернуться боюсь, но и стоять так больше нельзя. А доказательство вспомнить не могу. Повернулась, наконец, – все смотрят на меня, но как смотрят... Такими добрыми, сочувствующими, по-хорошему жалеющими глазами... Я бросила мел и призналась: «Забыла». Не выдержала и заплакала. Видели бы вы, как они кинулись утешать и успокаивать меня! Полтора месяца я эту геометрию вела, и так сжилась с ребятами, что, когда прислали математика, жалко было ему класс отдавать. И они ко мне привязались. Ребята здесь вообще хорошие, неизбалованные. Рано работать начинают, приучаются труд ценить. Таких неисправимых двоечников и лодырей, которых приходится из класса в класс перетягивать, я здесь просто не видела. Если уж кто не захочет учиться – уйдет из школы, работать начнет, а просто так отсиживать и потолок разглядывать не будет... И когда уж очень плохо мне становится и хочется уехать – вспомнишь о ребятах и подумаешь: а их-то на кого оставишь, они-то чем виноваты? Поплачешь в подушку, музыку послушаешь – да снова на уроки... Ох, заговорила я вас... Но очень мне хотелось, чтобы вы поняли меня.

– Я понимаю, – тихо сказала Ольга.

– Давайте еще чай пить.

– Нет, спасибо, не хочу. Да и идти уже надо, ждут меня.

Валя не стала ее удерживать, просто сказала:

– Ну что ж, надо так надо. Еще придете?

– Обязательно. Я очень рада, что познакомилась с вами.

– Я тоже.

– Может быть, я смогу что-нибудь сделать для вас? Книги достать или еще что-нибудь.

– Очень даже можете, – засмеялась Валя. – Я бы и сама попросила вас об этом. Знаете, не так книги мне сейчас нужны, как пластинки. Музыка для меня – хлеб номер один. Я списочек приготовлю, не пугайтесь, если длинным покажется. Купите, что сможете.

– Постараюсь.

Шагая по серой невидимой дороге, Ольга думала – как приятно ошиблась она, узнав эту девушку с очень обыкновенным, ничем непримечательным лицом. Ожидала встретить стандартные жалобы на скуку деревенской жизни, шаблонную тоску по городу, и вдруг – человек, для которого слова «долг», «служение», «совесть» оказались не только словами. А впрочем, почему же «вдруг»? Что удивительного в этой встрече? Не притворяйся, девочка Оля. Ты-то вряд ли смогла бы так. Даже наверняка не смогла бы – вот почему и «вдруг». А ведь ты тоже не хотела быть одной из многих... Но для этого тебе пришлось уехать в город, а Вале – приехать сюда. Она-то действительно стала одной из немногих, а ты?

И вдруг пришла ей в голову мысль, заставившая ее невольно замедлить шаги. Ты бредишь, девочка Оля... Но все-таки, на минуту допустим, что это случилось. Вернуться сюда и поработать в школе. Учителей не хватает, а ты могла бы вести физику и математику. Что невозможного в этом решении? И вот тогда ты действительно могла бы стать одной из немногих и получила бы возможность делать настоящее дело – помочь Коле и Верочке и тем десяткам ребят, которых ты могла бы многому научить. Что невозможного в этом решении? Да ничего. Если, конечно, не считать множества достаточно веских и убедительных причин не делать этого. Юрий, и то, что у тебя нет никакого влечения к преподавательскому делу, – как будто Валя родилась с этим влечением! – и, конечно, было бы неразумно использовать физика-теоретика на такой «примитивной» работе... И комната в Москве, конечно. Любой из этих причин достаточно, чтобы со спокойной совестью решить, что твое место в Москве, а не здесь. Со спокойной совестью... А может ли совесть быть спокойной? Вернее – должна ли? И что заставило тебя подумать о возможности такого решения – ведь абсурдность и ненужность его совершенно очевидны? Наверняка неспокойная совесть... А у тебя прямо-таки железобетонная логика, девочка Оля...

Прошло еще несколько дней. Жизнь в доме шла тихая, будничная. Коля взял отгулы и с утра до вечера возился по хозяйству. Он как будто и минуты не мог пробыть без работы, и часто видела Ольга, как он, кончив что-нибудь делать, ходил по двору, внимательно осматривал заборы, сараи, крыши, огород – нельзя ли еще чем-нибудь заняться. И занятие, конечно, находилось – хозяйство было немалое. Коля действительно оказался мастером на все руки – сколачивал добротные скамейки, чинил обувь, выпиливал полочки, сделал соседу рамку для зеркала и безукоризненно покрыл ее лаком. Не читал он ни книг, ни газет, но вечером непременно слушал последние известия. Верочка тоже никогда не была без дела – варила, убиралась в комнатах, стирала, готовила уроки, ходила в школу. Была она по-прежнему молчалива и так же опускала глаза, разговаривая с Ольгой. И Ольга уже понимала, что никаких перемен в отношениях к ней Коли и Верочки не будет, и с каждым днем ненужность и бессмысленность ее пребывания здесь все больше тяготила ее. Надо ехать, говорила себе Ольга по вечерам, и не уезжала, все еще ожидая чего-то. Но ничего не менялось – все таким же спокойным и вежливо-равнодушным был Коля, он уже не заботился о том, чтобы Ольга не скучала, видимо, вполне удовлетворившись ее словами, что скучать она не умеет. И все тот же назойливый рефрен «чужая», «чужая» – слышался Ольге, когда Верочка спрашивала ее: «Вы обедать сейчас будете или подождете Колю? Вы спать когда ляжете?» И по-прежнему не находилось в доме дел для нее – да Ольга уже и не настаивала на этом, примирившись со своим положением заезжего гостя. Пора уезжать, повторяла Ольга, но надо было поговорить с Колей о том, чтобы взять Верочку с собой в Москву, хотя Ольга уже не была уверена, что вообще нужно это делать. «И с чего ты взяла, что Верочке будет лучше с тобой? Кто ты для нее? Чу-жа-я...» И она никак не решалась заговорить об этом с Колей, но, наконец, выбрала время, когда Верочка ушла в школу, и сказала: