Король и Каролинка - Максим Солохин

Дедушкин Гений мог знать многое, о чем сам Дедушка и не помышлял! Мог, мог -- это я знаю по себе. Да, дела...

Мы, Король Владислав Первый, обеспокоены несанкционированной деятельностью неопознанных летающих объектов на нашем дворе. Мы выражаем твердое намерение непримиримо бороться за чистоту вероисповедания наших подданных.

Так размышлял я, снисходя с пятого этажа к своим четырехкомнатным апартаментам.

Стихи

Вечером меня преследовало чувство, будто я что-то забыл сделать. Что же я забыл?..

Я стал думать...Вроде, ничего не забыл. В голову лезла какая-то чепуха: что я не выучил отрывок из "Полтавы". Я действительно не выучил этот эпизод весной перед экзаменом, но это мне не помешало сдать: попался другой билет. Но что же я позабыл?..

Чтобы разобраться в себе, я на всякий случай открыл "Полтаву" и прочитал, как "Шары чугунные разят, Прах роют и в крови шипят". Гений Пушкина был великолепен, однако ничего мне не прояснил. Что же я позабыл?..

Наконец, я осознал. Я, оказывается, ничего не забыл. Просто я с нетерпением жду завтрашнего дня: я хочу играть с ребятами.

Очень хочу. Даже слишком сильно хочу -- что-то за этим скрывалось... Я стал думать, что. Я не понимал.

Наконец, я понял, что на самом деле я хочу снова увидеть Настю. Не Вику, а именно Настю. Зачем -- не знаю. Наверное, она меня просто околдовала. Желание ее увидеть было очень сильным, и столь же необъяснимым. Жених и невеста. Брат и сестра. Оно было как будто не моим, а просто навязчивым. Сам я не хотел, а скорее боялся встречи. Наверное, увидеться с Настей хотело мое бессознательное.

А самого меня сегодня по-настоящему заинтересовала Вика. Вернее, не Вика, а ее муза. Я вдруг тоже захотел так научиться рисовать. То есть, не обязательно рисовать. Я вдруг захотел научиться чему-то такому в новой школе. Недаром же они меня выбрали. Значит, есть во мне что-то такое... И не просто есть -- оно у всех есть! -- а оно решило проявиться через меня. Оно уже начало проявляться понемногу -- в тестах! Вот и ладушки. Попробуем проявить.

Мне пришла в голову мысль взять и сочинить стихи. Типа как Пушкин. Сочинить по методу, который мне открыла Вика: просто довериться интуиции.

Конечно, еще вопрос, хочет ли мой гений сочинять стихи. Вообще-то мой Дедушка стихов вроде не писал, он был прозаиком. Но проза -- это слишком долго для пробы. Я взял бумагу и стал думать, с чего бы начать. В голову ничего дельного не приходило. И я решил начать просто: "Я хочу поиграть". Почему бы и нет?

Во-первых, это была правда. Я ведь действительно хотел поиграть, причем как минимум сразу в двух смыслах. Во-первых, я хотел завтра утром поиграть с ребятами. Во-вторых, я хотел сегодня вечером поиграть со своим гением -- не изволит ли он проявить себя стихотворцем. А что слова стиха должны быть как минимум двусмысленны -- это мне, как сыну своего отца, объяснять было не обязательно.

Итак, я написал: "Я хочу поиграть". И стал ждать, что подскажет мне мое бессознательное. Ждать пришлось недолго. Мне пришло в голову такое продолжение: "Умираю от скуки".

Строго говоря, это была уже неправда. Я вовсе не умирал со скуки, мне было интересно. Но я решил довериться интуиции и послушно написал: "Умираю от скуки". В конце концов, может быть, в каком-то смысле это и была правда. Например, вполне может быть, где-то в глубинах моей психики некий Король действительно умирал от скуки.

Но на мое послушание Король более не откликнулся. Более ничего дельного в голову не шло. Подождав минут десять, я не раздеваясь улегся на постель. Раздеваться было рано. Я еще не прочитал вечерние молитвы. А Мама уже помолилась. Она заглянула в мою комнату:

-- Ты уже ложишься?

-- Пока нет. Просто думаю. Размышляю.

Мама благословила меня и ушла к себе.

И тут мне пришло в голову продолжение.

Я вскочил и написал новую строку: "Я ложусь на кровать. Размышлять". Но далее дело совсем застопорилось. Видать, моему бессознательному было совсем скучно сочинять стихи.

Тогда я встал и начал вычитывать вечерние молитвы. Но вечерние молитвы мне давались в тот вечер необыкновенно тяжело. Это и вообще нелегкая работа, а тут... ум мой бродил, возбужденный событиями дня. По странной ассоциации мне вдруг вспомнился тот невыносимо жаркий июньский день, когда мы с отцом Федором вместе пололи грядку. Мы пололи грядку, Мама варила обед, а послушник Виталий колол дрова. Кстати, это было после экзамена. Я только что сдал экзамен по литературе, до истории оставалось еще целых пять дней, и у меня было свободное время, чтобы пополоть грядку.

Было очень знойно, как перед грозой. Меня основательно припекло и на меня напало необыкновенное умиление. Я глядел и видел, как нам всем тяжело, как мы все трудимся за послушание, как не жалеем себя. Я ощутил в себе такую кротость, такое смирение, что мне захотелось плакать. И тут мне пришла в голову странная идея. Действительно странная для православного мальчика: мне вдруг захотелось поцеловать Папе туфлю. Очень сильно захотелось, прямо до слез.

Я полол грядку и думал: вот если еще поцеловать туфлю Папе, вот тогда-то это и будет самое полное и настоящее смирение. Я шмыгнул носом и поймал взгляд отца Федора.

-- Ты пойди, посиди в тенечке, -- сказал Батюшка.

-- Батюшка, а знаете, -- сказал я. -- Я хочу поцеловать туфлю Папе Римскому.

Отец Федор кивнул. И повторил:

-- Ты пойди, пойди, отдохни.

Я пошел и прилег в тени. Наверное, Батюшка помолился за меня -- желание целовать Папину туфлю куда-то ушло.

А сейчас я вспомнил этот случай и расхохотался. Мне стало прямо невыносимо смешно! Я даже рухнул на кровать. Правда, рухнул я тихо и хохотал тоже тихо, чтобы не потревожить Маму. Потом я спохватился: Отцы говорят, что смех на молитве -- признак безумия. Не схожу ли я с ума? Вроде нет.

Я поднялся и продолжил читать правило.

Но тут в моей голове застучали барабаны. Давний знойный день как-то причудливо слился в моем воображении с сегодняшним, и мне представилась пушкинская "Полтава", смертельная игра в солдатики.

Некоторое время я еще механически произносил слова молитвы, но в моем уме стройными рядами уже маршировали рифмы. Залитый солнцем огород и знойная кухня добровольной кухарки Мамы представились мне полем боя, по которому маршировали стройно навстречу смерти смертные слова.

"Кипит военная работа", -- сказал я мысленно. Молитва -- это война против невидимого врага. "Кипит военная р-работа!" -- повторил я с чувством.

Я как главнокомандующий только выбирал варианты, а варианты шли мимо меня шеренгами. Я испытывал странное, новое чувство. Это чувство было тончайшая, но при этом смертельно ядовитая ирония. Я кого-то издевательски высмеивал, только вот кого? Не знаю...

Кипит военная р-работа!В дыму. Ослепшие от пота. Солдаты колют. Рубят. Бьют.И падают. И вновь встают.

В оврагах кровь -- до подбородка!День раскален -- как сковородка!И ядра пушек вновь и вновьШипят и месят плоть и кровь.

Вот что получилось. Процесс длился примерно полчаса, на протяжении которых я ничего не соображал, будучи в своеобразном творческом трансе. Не настолько глубоком, чтобы я вовсе утратил сознание, но достаточно глубоком, чтобы напрочь забыть о молитве. Я был ошеломлен, очарован. Никогда не писал стихов -- и вот на тебе. Ничего себе!

Меня тревожили только "плоть и кровь". Что-то в этом намеке было нехорошее, от лукавого. Я перечитал стихи еще раз, и они перестали мне нравиться. У меня возникло нехорошее подозрение, что мое бессознательное в этих стихах высмеяло мою собственную попытку стать поэтом. Тут я сообразил, что надо бы помолиться, я же так и не помолился толком. Но сил уже не было. Я сунул исписанный и исчерканный лист в стол.

На этом я закончил день. Я лег в постель и мгновенно уснул. Будто провалился.

Сон

В эту ночь Настя явилась мне во сне. Сон был яркий, прямо-таки колдовской. Во сне я видел себя самого со стороны спящим на своей кровати. Была полная Луна и свет ее затоплял комнату. Я не мог оторвать взгляд от своего лица. Но тут появилась Настя, и я понял, что это всего лишь сон. Я порывисто схватил Настю за руку и потянул к себе.

-- Перестань, -- сказала Настя очень трезво и холодно. Я отшатнулся. -- Не до шуток. Пошли к Дверям.

Она решительно пошла в гостиную, где стоял дедушкин шкаф -- архив с рукописями. Я за ней. Подойдя к шкафу, Настя отворила Двери, и стала спускаться вниз по лестнице. Я молча смотрел.

-- Ну, ты чего? -- сказала Настя, обернувшись. -- Не успеем.

Я качнулся вперед, решительно перешагнул высокий порог и потом пошел, быстро пошел, потом почти побежал вниз по широким ступеням.

Лестница вела вниз по спирали, как в старинном замке. Я бежал, не оглядываясь на Настю. Меня вдруг захватило чувство легкости, почти полета. Наяву невозможно нестись вниз по ступеням вот так, без тормозов, все быстрее и быстрее. Непременно расшибешься. Тем более невозможно нестись кругами -- скоро врежешься в стену.