Игромания Bet - Дима Федоров

— Товарищ, пойдем на палубу — тебе надо срочно обмыться, — подмигнул матросик. — Меня зовут Роке.

Наверху вроде студенческой попойки — все дружно блевали. На себя, за борт, на соседей — короче, куда получится. Яхту прилично раскачивало на волнах. Не замеченных в блеве, помимо нас с матросиком, было пятеро. Среди них два бородатых субъекта со знакомыми физиономиями. Один из них глухо кашлял. Когда Роке обратился к одному из них, я сразу вспомнил, где их видел.

— Фидель, мы чуть не пошли ко дну — в сортире кто-то кран открыл, из-за этого затопило трюм. У нас точно завелся предатель.

— Нам срочно надо его обнаружить, иначе на берегу он подаст знак солдатам Батисты, и весь отряд перестреляют, — догадался Фидель.

— Предатель хорошо плавает, — подал голос кашляющий, — он не боится, что яхта пойдет ко дну. Или он собирается захватить шлюпку. Или у него припрятан спасательный жилет.

— Че, слишком много «или», — скептически отозвался Фидель. — До Велика три мили, а дальше, как высадимся, надо держать путь на Сантьяго-де-Куба, где Франко Пайс поднял восстание, рассчитывая на нашу помощь.

— Готовимся к высадке, товарищи! — подытожил Че. — Предатель сам выдаст себя.

Все внутренне собрались и перестали блевать — началась раздача оружия и пайков с провиантом. Это что же, стрелять заставят? Я же так умереть могу!

— Товарищ, какую винтовку предпочитаешь?

— Игрушечную.

— Хорошо, что сохраняешь чувство юмора, — засмеялся Че.

— А тебя продуло на палубе, что ли?

— Нет, у меня астма. Хроническая.

— Когда болеешь, нужно дома сидеть, телик смотреть.

Че ничего не ответил, только посмотрел укоризненно. Нам вместе с ним дали самые фиговые винтовки. Ему как самому больному, а мне как самому бесперспективному бойцу.

— Я этого вашего Батисту, — мне стало обидно, что меня здесь не ценят, — как белку, подстрелю.

Все посмеялись, а потом стали потихоньку расспрашивать, что такое белка. Странноватая компания…

— Когда в институте учился, мы ходили в парк Горького пострелять. В тире. И я лучшим был на потоке.

— Товарищ, не знаю, почему тебе не нравится Горький, но он великий писатель. И тренироваться в стрельбе по его книгам — позор и глумление над революцией, — жестко отчитал меня перед строем Фидель.

— Не обращай внимания, — шепнул на ухо Че, — главное, насколько ты сам в душе предан революции. А книги — ерунда.

Меня начинало напрягать, что эта компания блевунов собирается втравить меня в какую-то революцию. Надо улучить момент и смыться. Правда, отсюда некуда бежать — сплошные заросли. К тому же Че предупредил, что батистовцы в плен не берут — тут же пристрелят. Безвыходная ситуация! Клипа и Ванечка ждут на «Ататюрке», наверное, уже нервничают. Там должен быть железный «доезд» на полмиллиона, а я тут свержением диктаторов занимаюсь.

Самое дурацкое, что на выигранные бабки я им не одну, а десяток революций мог бы проплатить. Чтобы винтовки были нормальные, даже не винтовки, а «калаши» последней модели, чтобы еда была разнообразной, а не сухари, чтобы яхта не протекала. Короче, я обрисовал Че перспективы и выразил готовность сделать «откат» их группировке в обмен на освобождение, но он меня не дослушал — начался налет авиации батистовцев. А потом болото, куда мы убежали после высадки с яхты, окружили солдаты.

Мы с Че прикрывали отход основной группы Фиделя. И опять я вляпался в зловонную жижу. Уже «верх» прошел по попадалову в эту дрянь. Как вляпался в мочу на «Ататюрке», так меня и затапливает. Кроссовки теперь смело можно на помойку выбрасывать.

Че нашел сухую полоску земли, залег и суетливо постреливал в сторону тростниковых зарослей, где враги строили коварные планы. Я сделал то же самое вслед за ним, но стрельбу повел осмысленно — с паузами. Результаты, правда, получались совершенно одинаковые. Люди в форме суетились и маневрировали в зоне видимости, попадались на мушку, но почему-то после выстрелов не падали. И отвечали еще более яростным огнем, но, по счастью, пули улетали в сторону моря. Продолжалась баталия, наверное, четверть часа. И тут я увидел первую кровь…

Отход остальных помимо нас с Че прикрывали еще двое бойцов. Один из них вскрикнул и, ковыляя, побежал в ту сторону, где исчез Фидель с товарищами. Он бросил ящик с оружием и крикнул, что надо смываться. За ним побежал и другой повстанец. Мы с Че остались одни против войска Батисты. И тут моего напарника тоже накрыло.

— У тебя серьезно?

— Нет, ерунда, — отплевывался кровью Че.

— Надо бы тоже отходить, — ненавязчиво предложил я.

— Согласен, — кашлянул Че.

— Давай я возьму свой и твой ящик с оружием. А ты возьми ящик этого труса - он вроде полегче.

— Нет, два ящика я не осилю. Я возьму ящик с медикаментами.

— Какой ящик с медикаментами? Ты что? Оружие важнее — нам нужно отстреливаться!

— Я по профессии врач — для меня важнее лекарства.

— Сейчас ты не врач, а революционер.

— Но я давал клятву!

— Гиппократ разрешил бы тебя от клятвы, если бы его так обложили враги. Если возьмем аптечку, нас кокнут.

— Я не могу, — скорбя, возразил Че.

— Ты должен попасть в историю! В историю попадают только с оружием. С пилюлями там никого нет.

Че прижал к себе короб с красным крестом.

— Давай разыграем на камень-ножницы-бумага, — осенило меня.

Че кивнул, и в его грустных глазах появилось оживление — ему просто хотелось каким-то образом снять с себя моральную ответственность. Мы изготовили кулаки, и я стремительно начал прикидывать, что мне выкинуть. Что выберет Че? Бумагу, на которой докторами пишутся рецепты? Нет, он вроде бы скептически относится к книгам, поэтому вряд ли бумага. И тут я прочитал его мысленный код: он же врач, привык резать — значит, ножницы. И вместе с этой догадкой я выкинул победное оружие пролетариата. Камень! Я победно ткнул кулаком в расставленные пальцы Че. Тот улыбнулся, пожал мне руку своей горячей ладошкой, бросил короб с крестом на землю и подхватил ящик с оружием.

Мы пригибались и бежали. Не глядя, постреливали себе за спину. В конце концов я повернулся и обнаружил, что какой-то прифигевший чувак буквально в десяти метрах позади нас собирается всадить пулю в меня. Но я успел первым, он начал раскачиваться из стороны в сторону, стал махать руками, как алкаш, который хочет обнять понравившуюся ему посреди улицы даму.

Я вгляделся в лицо подстреленного солдата и понял, что это Ежи Дудек. И вовсе он не ранен и не убит, а просто сбивает с толку, шатаясь в воротах, И Шева попадает в него! И я попадаю в объятия Ванечки и Клипы.

Фрагмент 32. Хан дает прикурить и добра нажить.

Не нужно быть хорошим математиком, чтобы понять — у меня началась новая жизнь. «Ливер» получает пятый Кубок. Навечно! А я получаю богатство. А Клипа наклонился ко мне и среди всеобщего ора крикнул в ухо:

— А Куликово поле мы все равно возьмем!

— Хочу на Кубу! — проорал я в ответ, снял кроссовки и закинул их под сиденье, потому что они нестерпимо воняли.

Клипа изменился. Вернее, книжка его изменила. Он умиротворенно улыбался, перестал возбужденно размахивать руками по каждому поводу. Как будто знал

некую тайну. Сдержанно поздравил с ошеломляющим «доездом».

Когда я проставлялся, выпил всего бокал пива. Да и тот ноль тридцать три. И не заел его, по обыкновению, мороженым. Ванечка так прямо в зюзю упился. В интеллигентскую зюзю. Интеллигенты не только живут ненатурально, но и нажираются противоестественно.

Клипа с пониманием отволок Ванечку в номер и даже терпеливо почистил ему зубы, прервав процедуру, когда тот вздумал малость поблевать. (Совсем как революционер.) Завершив гигиенический сеанс, он возложил Ванечкино тело на кровать и отправился со мной курить кальян.

Пару раз вкусно затянувшись, Клипа вернулся к мысли, с которой начал пребывание на турецкой земле:

— Будем брать Куликово поле. Будем брать…

— Это вы с Дмитрием Донским, — я затянулся, — скооперировались? — И выпустил новорожденный дым.

— Фоминго все четко доказал. Битва была там, где нынешняя Болотная площадь, напротив «Ударника». Но это не главное!

Паузы придавали особую статусность нашей беседе. Наверное, в такой же немногословной атмосфере восточные калифы делили когда-то между собой сопредельные государства. На таких же сибаритских пуфиках и с кальяном. Кальян замедляет. Не мысль замедляет. Замедляет выражение мысли вслух, приостанавливает. Ведь нужно выпустить дым, выпустить красиво, а потом уже говорить. За это время мысль может быть про себя скорректирована, дополнена, отменена совсем, если очевидна ее малопригодность. То есть кальян во многом сделал окружающий мир не таким ужасным, каким он мог бы быть.

— Хан потерял там свою казну, но никаких сведений о том, что русские ее нашли, нет. — Клипа вконец овосточился и говорил исключительно намеками.