Карта утрат - Белинда Хуэйцзюань Танг

комитет сейчас и правда давит, они говорят, что родителей тех выпускников, кто отказался ехать в деревню, могут уволить.

– Я…

– Мама, перестань. Ты же слышала, что учительница сказала. Я поеду.

Учительница и мать посмотрели на Ханьвэнь, удивленные тем, как внезапно она влезла в разговор. Обычно, когда взрослые говорили о ней, Ханьвэнь сидела молча, но в этот раз она решила во что бы то ни стало опередить мать. Новости так расстроили женщину, что ее сейчас не напугаешь даже угрозой потерять работу.

– Вот видите, она все понимает. – Голос учительницы снова звучал мягко.

Слова Ханьвэнь будто выкачали из комнаты воздух, и все точно сдулись.

– Как по-вашему, она когда-нибудь вернется? – почти покорно спросила мать.

– Не знаю… Лучше об этом не думать, а принимать все как есть. Надеяться на иной исход – лишь усложнять себе жизнь. – Учительница положила палочки, которые так и держала в руке, и встала. – Простите, тетушка, мне правда жаль. Спасибо за угощенье, но мне пора. С остальными родителями тоже поговорить нужно.

Она ушла, а Ханьвэнь с матерью равнодушно смотрели на заставленный тарелками стол. Есть Ханьвэнь не хотелось. Неминуемый отъезд вдруг обрел для нее неожиданную притягательность. Она видела плакаты, призывающие образованную молодежь помогать крестьянам. Живописные сельские виды, позолоченные солнцем поля пшеницы, бескрайняя синь неба, и на фоне этого – городская молодежь и крестьяне. Было в этом нечто грандиозное – история, частью которой Ханьвэнь была не против стать. Но уже через минуту она сообразила, что означает такое распределение. Ей выдадут новую регистрацию, где местом проживания укажут деревню, достаточно пары иероглифов, чтобы навсегда лишить ее жизни в Шанхае или, наоборот, позволить ей остаться с матерью. Возможно, ей никогда больше не суждено остановиться возле киоска с книгами по пути в школу, где за мелкую монетку она покупала книжку с нарисованным мультфильмом – так она выучила сюжеты всех знаменитых мультфильмов. Жарким летом она больше не пойдет на площадь, куда стекаются переулки их района, и не станет наблюдать за тем, как взрослые едят арбуз и переставляют по доске фигуры сянци[7], а в лучах света порхают бабочки. Как же Ханьвэнь любила все это!

Мать молча убирала со стола. После того как она уедет в деревню, здесь всегда будет так, подумала Ханьвэнь. Каждый день мать будет ужинать в одиночестве и в тишине убирать посуду, и как же непохоже это будет на те дни, когда мать тщательно протирала стол, чтобы на нем не осталось ни единого жирного пятнышка, перед тем как Ханьвэнь сядет за уроки.

– На что ты так смотришь? – спрашивала мать, замечая, что Ханьвэнь вертится или просто отвлекается от учебников. – Давай-ка в книжку смотри, а то будешь как я.

Больше объяснять не требовалось, Ханьвэнь знала, что ее мать – единственная дочь в семье, где, помимо нее, было еще пять братьев; из детей только она не ходила в школу и винила обстоятельства в том, что так и не получила образования.

– Выучись на инженера, это профессия надежная. Без работы не останешься, – говорила мать, когда Ханьвэнь рассказывала, что ей хочется профессию, которая позволяла бы разбирать предметы и вникать в их устройство.

Такие разговоры велись в их доме много лет, с тех самых пор, как ее отец умер от туберкулеза, который подхватил в трудовом лагере. В тот же год мать подверглась гонениям как мелкий капиталист, потому что держала у них в переулке небольшое ателье, и ее понизили до чернорабочей в местном санитарно-ассенизационном комитете. Ханьвэнь было тогда семь лет.

Оставшуюся после ужина с учительницей еду они доедали несколько дней. На тушеной свинине выступил беловатый жирный налет. Когда Ханьвэнь с матерью шли по переулку, они встречали соседей, которые загорали, сидя на пороге под вывешенным для просушки бельем. Ханьвэнь не сомневалась – им все известно о неудавшемся ужине. Слухи проползали сквозь тонкие стены их домов и вплетались в захватывающие рассказы.

Обернувшись, она ловила любопытные въедливые взгляды и понимала, что едва они с матерью отойдут подальше, как их тут же примутся обсуждать. Ханьвэнь брала мать под локоть и дерзко смотрела на зевак.

* * *

Осенним днем Ханьвэнь покинула Шанхай и уехала в деревню Тан. Ее автобус отправлялся от школы. Утреннее небо было таким синим и безоблачным, словно природа отказывалась разделить их печаль.

Все утро мать заламывала руки. Она в пятый раз, напоследок, проверила дорожную сумку Ханьвэнь.

– Ты там поосторожнее. О политике ни с кем не говори. Молчи и просто выполняй свою работу. И люди будут тебя уважать, – наставляла мать.

Ханьвэнь кивала.

– Береги себя и будь счастлива. – Мать крепко стиснула руки Ханьвэнь чуть выше локтя.

Ханьвэнь переполняли пожелания, которыми ей хотелось осыпать мать.

– Так не хочется оставлять тебя тут совсем одну, – сказала она.

– Глупости! Разве я тут одна? Это в нашем-то переулке, где сплошь сплетницы и горлопаны? Да об одиночестве тут даже и мечтать не приходится!

Ханьвэнь быстро развернулась и пошла к автобусу. Плакать перед матерью она стыдилась, ведь сама мать говорила твердо и уверенно.

Слезы полились, лишь когда она, посмотрев в окно, увидела, как мать машет рукой. В движениях руки словно воплотилось все ее одиночество.

Сидевшая рядом девушка прильнула было к окну, пытаясь разглядеть в толпе родителей, но Ханьвэнь выставила локоть и оттолкнула ее. Она видела, как мать что-то говорит, вот только из-за гремящей из громкоговорителей музыки и слова было не услышать.

Вперед, в деревню,

На окраины страны,

Туда, где родине мы так нужны.

Музыка надрывалась, а Ханьвэнь все вглядывалась в растрескавшиеся губы матери, которые что-то говорили ей – в последний раз.

Слов она так и не разобрала, а тут и автобус тронулся. Девушка рядом кричала на нее и потирала руку, утверждая, что Ханьвэнь ее ушибла. Ханьвэнь равнодушно отвернулась от нее и окинула взглядом автобус. Прямо перед ней сидела Хунсин – рыдала громче всех остальных. Родители постарались, чтобы дети выглядели самым подобающим торжественному случаю образом: волосы у девушек заплетены в аккуратные косы, из которых не выбивается ни единой пряди, а у юношей подстрижены аккуратным коротким ежиком. Даже сейчас Ханьвэнь не осмеливалась снять красный, натирающий шею шарф. Но она видела, что многие вокруг рыдают не стесняясь и слезы оставляют дорожки на их кукольных, словно лакированных личиках.

Автобус довез их до вокзала. Сельские пейзажи, мелькавшие за грязным окном вагона, пугали Ханьвэнь своей пустотой. Когда на смену дню пришла ночь, по зеленым полям поползли густые тени, набрякшие