Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

эпох и единственный старик, Анхиз, с охапкой белых лилий. В глубине зала, в стороне от всех, высокомерно вскинув подбородок, стояла тень Танкреди, мальчика в знакомом по фотографии матросском костюмчике, с которого капала вода, как с утопленника, а немного дальше – тень Клоринды с почти неотличимыми чертами и в таком же костюмчике, разве что с юбкой. С её длинных волос на песок тоже стекали редкие капли. В отличие от брата она улыбалась, сплетя пальцы с очень красивой и очень бледной сверстницей, одетой в греческий пеплос с большими крыльями на спине, как у Ники Самофракийской. Крылья были алыми, и по этому цвету Ада узнала лапифку Кениду, после смерти снова ставшую женщиной.

Встав бок о бок перед престолом, Ада с Армеллиной опустились на колени и протянули государям ветви мирта и земляничного дерева. В ответ Плутон промолвил: «Вы пришли вдвоём, и двое вернутся с вами назад. Ни единой душой больше».

Ада знала этот закон: Армеллина сопровождала её, чтобы не выбирать, как ей когда-то пришлось, кого из близнецов вывести из мира мёртвых.

Но в последний момент она почувствовала совсем другой импульс, которому не смогла противиться, и, бросив меч, вырвала из рук Персефоны ребёнка. Тот извивался, изо всех сил желая остаться, но Ада погладила его по спине, прижала к себе («Пойдём, Марчелло!») и не оглядываясь бросилась по коридору к лестнице. Дойдя до костей Фабрицио, она переступила через них, а потом, уже на полпути наверх, услышала за спиной хлюпающие по ступенькам шаги, словно кто-то набрал полные ботинки воды и теперь с трудом передвигает ноги. Значит, она снова заставила Армеллину выбрать. Кого же из двух? Ада сгорала от любопытства, но знала, что ей нельзя оборачиваться и продолжала идти, пока не увидела ослепительный дневной свет. Перешагнув окровавленных козлёнка и ягнёнка, она протиснулась в дверь, крепко прижав к себе мальчика, молча закрыла глаза и стала ждать. Хлюпающие шаги приблизились, прошелестели по каменному порогу, скользнули мимо, и двери Аида с грохотом захлопнулись.

Ада открыла глаза и оглянулась: в объятиях Армеллины, склонив голову ей на плечо, было тонкое тело подростка в матросском костюмчике со сбившейся набок юбкой. По спине спасительницы змеились длинные мокрые волосы, пряди которых, мало-помалу подсыхая, превращались в золотистые кудри.

Сон Ады был прерван ужасным грохотом и треском. Она почувствовала, сперва головой, потом по характерному холодку в животе, что летит куда-то в бездну, и в тот же миг её снова бросило вверх.

Она инстинктивно прижала ребёнка к груди, на мгновение остолбенела, поняв, что обнимает пустоту, и открыла глаза. Каюту освещала только тусклая лампа над койкой Грации. По полу катались, скользя, словно на роликах, и врезаясь в стены, две пары туфель и дорожный чемодан.

– Нас так всю ночь будет болтать, – заметила кузина, увидев, что Ада проснулась. – Тебя не мутит? Уж на что я не страдаю морской болезнью, но сейчас почти готова выпить таблетку ксамамины. Хочешь, поделюсь?

Они не могли заснуть целую вечность. Шторм все не утихал. Паром поднимался на гребень очередной волны, на долю секунды замирал и падал вниз, в пропасть, казавшуюся бездонной, но в конце концов с оглушительным грохотом все-таки достигал дна. Казалось, он не выдержит вибрации и попросту развалится на части. «Тонем!» – думала Ада, схватившись за край койки, чтобы не упасть. Но через мгновение «Мистраль», словно втягиваемый воздушной воронкой, опять задирал нос к небу и начинал быстро взбираться на волну, чтобы потом снова рухнуть вниз.

Ада и Грация уже много лет не сталкивались с таким ужасным штормом, благо на смену морским путешествиям теперь пришли регулярные перелёты. Они, разумеется, знали, что современные корабли способны выдержать и куда худшие бури: с конца XIX века в этом проливе вообще не случалось кораблекрушений, не говоря уже о больших лайнерах. Но при каждом падении в бездну, при каждом ударе волн они начинали сомневаться, что «Мистраль» и на этот раз сможет остаться на плаву.

Снаружи доносились громкие голоса, грохот распахивающихся стальных дверей, скрежет цепей – но никаких сигналов покинуть корабль.

Аду непрерывно рвало. Кузина предусмотрительно сложила ей на подушку все имевшиеся в каюте полотенца, несколько долек лимона и флакон одеколона: при такой качке встать с койки и дойти до туалета в коридоре не смог бы никто. Хотя будь у них силы оторвать головы от подушек, хватило бы и умывальника в каюте.

Через несколько часов, показавшиеся обеим бесконечно долгими, море постепенно начало утихать. Волны стали не такими крутыми, интервалы между падениями и подъёмами увеличились, и Ада с Грацией смогли наконец забыться – сперва беспокойным оцепенением, а потом, наконец, настоящим сном.

Когда они проснулись, море утихло, а корабль не двигался. «Мы добрались, мы в порту», – радостно подумала Ада, услышав стук в дверь.

Она встала, надеясь, что это стюард с сообщением о прибытии и просьбой освободить каюту, но с удивлением обнаружила за дверью смертельно бледного водителя катафалка.

– Ночью, пока мы были в море, случилось несчастье, – промямлил он, крутя в руках фуражку. – И ничего теперь не поделаешь. Не было ещё на моей памяти, чтобы такое...

За ним стоял капитан парома – его Ада узнала по золотым галунам на кителе.

– Да-да, никогда такого не случалось, – повторил капитан. – Не понимаю, как это вообще могло произойти. А когда прибыли в порт, было уже слишком поздно. Разумеется, вам будет выплачена компенсация, рейс застрахован, но я понимаю, что такую потерю невозможно выразить в деньгах. Непонятно даже, как и кто будет это оценивать.

Ада и Грация недоуменно переглянулись. По-прежнему в пижамах, они дрожали от холода и от смущения