Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Виктор Острецов

В.Острецов делает подмены понятий, выводит формулы, и ставит все на службу своей риторике.

Одну из статей (о русской идее) автор кончает так: «Нет ничего страшнее фальсификации, имитации и подделки в сфере духовных ценностей и самооценок». К этому мнению можно присоединиться.

Литература и писатель

«Собрать все книги бы, да сжечь!»

Грибоедов. «Горе от ума»

Развернутым фронтом — против интеллигенции. Порка интеллигенции начинается с самого Платона. Всем сестрам — по серьгам!

«Нельзя считать случайным, что именно в момент разлада русской жизни на поверхность выходит русская литература».

Хорошо: были у нас Пушкин и Гоголь, и Достоевский, и Толстой. Да ведь и на Западе были свои: Руссо и Дидро, Вольтер и маркиз де Сад. Но этот сорт безнравственности — Россию миновал. У Острецова: «Вся магистральная, романтическая линия русской литературы несла дьявольскую утопию». По старым, выверенным рецептам советской практики, Острецов раздает оплеухи нашим лучшим. Одно из утверждений автора: «Ни «Капитанская дочка», ни «Евгений Онегин», ни Достоевский не увеличат наших мыслительных способностей». — Подвергаемо сомнению, но, все же, печально.

В. Острецов предъявляет жесткий счет нашим национальным гениям. «Вспомним завывания у Чехова о сверхчеловеках, которые будут жить после нас... /.../ Гоголь — воспитанник масонов, западник, Россию не понимал, ее только выдумывал. /.../ Достоевский: надрыв, но ясности и духовности — никакой». Так и обозначено: никакой. Интересно, как объясняет Острецов, что Достоевский мог создать евангельский образ князя Мышкина, не имея о духовности ни малейшего понятия? («Духовности — никакой»...)

«...Славлю Тебя, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных, и открыл то младенцам» «которых есть Царство Небесное». Достоевский: «Единственный закон бытия человеческого — милосердие».

Морализующая духовность русской литературы, ее медиумизм для В.Острецова пустой звук. Т.Карлейль пишет в очерке о Новалисе, защищая его от возможных поверхностных оценок: «...Привычка смеяться над всем великим и'насильственно понижать все великое до уровня собственной высоты...» И что ошибочные, и к тому же агрессивные утверждения «способствуют установлению на земле царства наглости и пошлости». Оттого — нужно защищать русскую литературу от ее слишком досужих критиков. Писатели были не вовсе бездельниками, как аттестует их Острецов[76]. Важно, что все они говорили о реальном наличии зла в мире, что есть едва ли не одна из главных тем христианства.(О наличии зла говорят и буддисты, и сионисты, и марксисты — В. О.).

«Под знаменами Толстого и Чехова спасать Отечество не пойдешь». Быстренько возложив вину на плечи Толстого и Чехова. Острецов молотит дальше, — кого достанет. (Дело не в Толстом и Чехове – они делали свое дело, а в нашем их восприятии, культово-религиозном — В. О.)

«Мещанский и почти пошлый Толстой, сентиментальный и слезливый Достоевский, недалекий Гоголь»... И все производится на фоне определения — «Культура — идеология человеческой религии».. Есть в общей картине Острецова какая-то болезненная извращенность, свирепость исступления, с какой он терзает лучшее и идеальное. Если он, ничтоже сумняшеся, может людей благородных, жертвенных и кристально-чистых, каким был Чехов (как тот праведник из Евангелия, ради которого Бог пощадил бы мир!) — усердно втаптывать в свой универсальный уничижительный анализ. Чернить своих праведников и героев — что делает В.Острецов, — последнее дело.(Своих для кого? — В.О.} Ведь одно живое слово Чехова весит больше, чем все диссертации аналитиков. Чехов сам жил по заповедям христианства.(Чехов был атеистом и не скрывал этого — В. О.} И люди, которых он ставил в образец были «...люди подвига, веры, ясно осознанной цели» (слово на смерть Пржевальского). (У православных образец в Житиях святых, а не в романах — В. О.)

«Нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа...» (Нравственность нам дала Иисуса Христа?! В сокровищнице иудаизма и масонства эта мысль многого стоит. Между прочим, это общее положение «просветителей» времен Мозеса Мендельсона. — В. О.) «Правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня, и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни» (рассказ «Студент»)

«Плоть» мира Чехова — глубоко духовна. Чехов был — честью и совестью России. Чехов обладал качествами, отсутствие которых погружает человека в разорительную духовную бедность и сегодня, более чем когда-либо: это честь, доброта и глубокая любовь-жалость к человеку, удивительная и сокровенная скромность, и умное и активное всему этому служение.

Евгения Яковлевна, мать Чехова, на похоронах сказала Куприну: «Вот, горе-то у нас какое... Нет Антоши...» Да, горе — неизбывное. Но у В.Острецова память оживляет: «Завывания...» Словарь у него — поистине, особый. (Впрочем, И.Солоневич — тоже подобным отличается, не к чести его.)

О Чехове один из современников, сказал: «Он был деликатен и чист, ласкающе-умен и кристально-благороден». Если это и не очень хорошо сформулировано» с несколько вычурной красивостью, — указывает оно на то, что в людях главное. Что же касается христианства Чехова, — то «сорт» его был самым высшим. Это было христианство столпника, но активное, жертвенное и глубоко-действенное. Никогда поза или лозунг, но всегда пример любви к малому и сирому. Ядовитый анализ, и косметические советы по адресу истории, вдохновляют В.Острецова конструировать, в пожеланиях достойного будущего, тщательно изолированные от реальности, утопические «церковные дворики». Но Острецов явно боится правды. Вот его замечание о сегодняшних церковных делах:

«Слово Церкви и сегодня даже (...) в устах иерархов Московской Патриархии, звучит неуверенно, слабо...» Дуновение конформизма, расшаркивание; удобообтекаемо, фальшиво! Как будто В.Острецов может не знать, что Церковь сегодня вовлечена в общий процесс болезни. Не видеть этого — чудовищный самообман (и, что хуже — обман!).

Еще одна тема В.Острецова — «и самого что ни на есть практического применения», которое совершенно не зависит ни от какой политической конъюнктуры (есть сегодня такое?) — «О личном выборе религии, как во времена равноапостольного Владимира Красного Солнышка.» — Янки при дворе короля Артура?

Извращенность у В.Острецова — в самом видении добра и зла. Вот ведь, как ясно — у Достоевского («духовности — никакой») — Единственный закон бытия человеческого — милосердие» Это — крестильная купель! (Видение добра и зла бывает верным и неверным, во «извращенность» в этом вопросе есть открытие Н. Вулич — В. О.)

И — для кого такая фальшь и лакировка: «Пока народ жил по Псалтыри и сам пел и плясал, усадьбы не горели...» — Никогда народ так не жил! И были и Разин, и Пугачев, и секты. И самозванцы. Но вот когда начали ронять слезы над «Муму», и читать слезливую «Историю» Карамзина...

В давнопрошедшие времена, когда народ «пел и плясал», не было ни истории Карамзина, ни Достоевского, ни стихов Некрасова. Стало быть — литература, в то время, не заменяла религии, по мысли В.Острецова. Но были — секты и самозванцы, и Разин, и Пугачев. Воскресим церковные дворики, — и все образуется. А вопрос о психике современного человека — не ставится. Напоминает поучительную историю из старинной хрестоматии, о маленьком мальчике, спасшем страну, заткнув пальчиком дыру в плотине...

Еще — о церковном дворике. В него веришь, его видишь, когда читаешь «Триптих» А.Шахматова, в том же «Вече» № 57. В сияющей убедительной доброте слов, в любви к людям и России. А.Шахматов, безусловно, обретается в таком церковном дворике. Ему веришь, каждому слову: «Писал с доброжелательной критикой, горькими слезами и неутратной верой». А вот Острецову — не веришь. Истинно ли его, вымощенный льдом, дворик — церковный? И каково его «умное делание»? Остается ощущение исступленного само утверждения автора. Но не любви, без которой духовные дары — ничто. Любви, которая «не превозносится», «которая долго терпит» и которая «милосердствует». (Как видно, у самой Н. Вулич, не такая любовь — В. О.). Что «Бесы» гениальны нельзя оспаривать. Кто знает, в какие прорывы Времени выходит сознание гения?

У Острецова: «Этот консерватизм был порожден маловерием в силу Церкви все обнять, все понять и все осветить своим благодатным светом, — всю науку, все искусство, всю человеческую психологию».