Приносящая надежду - Тамара Воронина

— Я люблю тебя, Лена. Дышу тобой. Иногда кажется, что мне не нужен воздух, раз есть ты. Я не понимаю, почему это не переходит в привычку, почему не становится слабее… должно ведь, правда? У всех со временем меняется. Это не плохо. Это естественно. А у меня вот только крепче становится. Не сильнее, потому что не бывает, но крепче. И знаешь, мне уже все равно, почему — сила твоя на меня действует, как наркотик, или просто привязанность от того, что ты подарила мне не только мою жизнь, но и себя, мне — первому… Какая разница, в чем причина? Правда? — Лена промычала что-то невнятное. Говорить не интересно. То ли дело слушать этот голос. А еще можно целовать это худое плечо. — И знаешь, меня в этом убедил Милит… Он ведь уже сколько времени обходится без близости с тобой, то есть без этого наркотика. И я бы смог. Только не хочу. А без тебя — не смогу.

— Ты без меня — не бывает. И я без тебя — не бывает.

— Я не знаю, уничтожаешь ты меня или возрождаешь. Главное, что ты здесь. И все хорошо. Делай со мной все что захочешь. Скажешь умри — умру, скажешь убей — убью, скажешь уйди — останусь, велишь не любить — удивлюсь.

Лена приподнялась, чтобы заглянуть в глаза.

— Что?

— Это баллада. Старая очень. И ужасно сложная, мне не спеть, не хватит голоса. Всегда казалась мне надуманной… пока я не понял, что так оно и обстоит. Я сделаю все, что ты скажешь. Я — твой.

— Ну так и я…

— Нет, — перебил он. — Ты не сделаешь все, что я попрошу. Ты — моя, я знаю. Знаю, что любишь…

— Рош, нельзя любить до потери человеческого облика, — начала сердиться Лена. Он покачал головой.

— Нельзя. Наверное. Но я так скажу: смотря кого. Тебя — можно. И даже не возражай. Я не поспорить с тобой хочу. Просто хочу, чтобы ты знала. Я уже об этом говорил… раз сто. Только неправильно все время говорю, ты никак не понимаешь. Это мне — в радость. Я не раб… хотя и раб. Собственностью короны до конца мне стать так и не удалось, а твоей собственностью — хочу стать, но ты не позволяешь. И за это я тебя только крепче люблю. Глубже. Серьезнее. И наш океан — это ведь тоже не просто так, правда? Ни у кого, никогда, и никто никогда о таком даже не слышал… Мне кажется, что Гарвин даже и не верит… Мне во всяком случае.

— А мне верит?

— Тебе — да, потому что у женщины такое может быть. Но чтоб у мужчины… чтоб вообще — ничего.

— То-то он ходил подсматривать, — проворчала Лена, снова прижимаясь к его плечу. — Вообще не понимаю, как можно…

— Он эльф, — напомнил шут. — Я бы не стал, и Маркус тоже. Ты же знаешь. Устроены они немножко иначе. Взгляд на мир другой. Мировоззрение, как ты говоришь. Хорошее слово. Емкое. — Он замолчал, и Лена, слушая его выравнивающееся дыхание, уже начала задремывать, когда он сказал: — Если бы я мог сделать тебя счастливой…

Сон слетел мгновенно.

— То есть как — если бы мог? — поразилась Лена. — Ты сделал, Рош.

— Ты просто не знаешь, о чем говоришь, — тихо засмеялся он. — Если бы ты осознавала, что у нас… если бы вместо океана было то, что должно…

— Рош, чем поклясться, что я счастлива? Почему ты уверен, что у нас должно быть что-то другое?

— Потому что ты женщина, а я мужчина. И ты должна чувствовать все, когда мы вместе. Ну, я тоже, конечно, должен, только мне и так хорошо.

— А мне-то тем более.

— Не целуй меня.

— Почему?

— Потому что я за себя не ручаюсь.

— И не надо.

Он решил компенсировать океан и отсутствие воспоминаний ласками. Лена умирала под его руками и губами, перехватывало горло, она даже вздохнуть не могла, не то что заговорить. Дурак. Почему такой дурак? Чем ему плох океан?

* * *

Дождь прошел к утру. Пару раз кто-то из мужчин, чертыхаясь, выпускал из палатки Гару, а потом, чертыхаясь еще громче, вытирал его мокрую шкуру: спать-то приходилось вповалку. Как они умудрились проспать около полутора суток? Лена с шутом спали далеко не все время.

— Однако утомленным выглядишь, — заметил Гарвин, покосившись на шута. — И Аиллену вон замучил.

— А мне кажется, что ей нравится быть замученной, — хихикнул Маркус. — Вон довольная какая. И дерется еще!

Милит сворачивал палатки, беззастенчиво высушив их магией. Искать сухие дрова не хотелось, а чаю хотелось, и Гарвин в несколько секунд вскипятил воду. Магия стала настолько привычной, что Лена давно перестала удивляться. Не удивлялась же она телевизору или компьютеру.

А телевизор и компьютер уже стали просто словами. Архаизмами. Именно так — устаревшими, потому что мир магии казался уже не средневековым, а очень даже продвинутым. Несмотря на публичные казни, применение пыток и прочие обычаи, казавшиеся ей варварскими. Какой-нибудь араб из Ирака ее, русские, привычки тоже мог считать варварскими. Тем более что налет цивилизованности имеет обыкновение исчезать при первых звуках войны, например.

— Ешь. Тебе очень нужны силы. Впечатление, что ты не сможешь даже ноги переставлять, — с преувеличенной заботливостью сказал Маркус. — Что ж он с тобой делал-то?

— Рассказать? — буркнула Лена. — А то вдруг ты не знаешь?

Маркус аж пополам сложился, а услышавшему ее слова Гарвину и вовсе плохо стало, он так хохотал, что даже на ногах не удержался и сел в грязь. Тут уж развеселились и остальные. Любая банальность кажется им вершиной остроумия, а действительно смешного замечания они могут и вовсе не заметить.

Гарвин так и путешествовал в грязных штанах, пока они не высохли. На следующем привале он тщательно их вычистил, когда Лена мыла посуду в ручье. Вода в нем была такая вкусная, каким никогда не казался даже столь ею любимый апельсиновый сок. Эх, вот бы апельсинчик для полного счастья и хоть долечку горького шоколада… нет, лучше плитку.

Сдавленно ахнул Гарвин. С испугу Лена уронила в ручей кружку и резко обернулась.

— Тьфу ты, я думала, что серьезное… Корин, ну что тебе еще надо?

Эльф был задет, чего, собственно, Лена и добивалась. Гарвин, спеленутый по рукам и ногам невидимыми нитями, тщетно пытался сосредоточиться и разорвать путы. Забавно он выглядел без штанов: куртка, сапоги — и белые трусы.

— Я уже не кажусь тебе чем-то серьезным?

— А казался? — удивилась Лена. — Только поначалу, ну так тогда мне и зайцы казались страшными зверями. Поговорить пришел? И долго репетировал? Заклинания для каждого свое придумал? Ну, валяй. Даже интересно, что ты можешь мне сделать.

— Магией? — усмехнулся он. Болотно-зеленые глаза блестели, будто он стакан водки принял. — Тебе — ничего. Ты поглощаешь любую магию. Может быть, даже используешь ее для себя. Не знаю. Да и неважно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});