Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник) - Александр Михайловский

Но вот про английских агентов и сотрудников охранки… Александр Васильевич, у вас насчет них абсолютно точные сведения? Вы не ошибаетесь?

Я опять вздохнул и, молча достав из своей рабочей папки распечатки протоколов допроса Азефа и того английского агента, который был на связи с террористами и обеспечивал их сведениями о передвижении царя и взрывчаткой, протянул их Кобе.

Внимательно все прочитав, мой собеседник удивленно хмыкнул, а потом осторожно положил бумаги на стол.

– Да, Александр Васильевич, – произнес он, – вот оно как все, оказывается, было на самом деле!

– Именно так оно и было, – сказал я, – и, по моему скромному мнению, когда это дело будет закончено, то в числе убийц и их сообщников будут фигурировать как имена родственников царя, так и имена тех, кому он полностью доверял… Но я хотел бы услышать ваше личное мнение обо всем этом.

– Что я могу вам сказать? – произнес Коба, чиркнув спичкой о коробок и неспешно раскуривая папиросу «Герцеговина Флор». – Наша партия не считает террор против представителей правящего класса именно тем инструментом, с помощью которого можно бороться за права трудящихся.

В проекте нашей партийной программы написано буквально следующее: «По нашему мнению, террор является в настоящее время нецелесообразным средством борьбы, и партия (как партия) должна отвергнуть его (впредь до изменения условий, которое могло бы вызвать и перемену тактики), сосредоточив все свои силы на укреплении организации и правильной доставке литературы».

Ну, а мое личное мнение: террор – это вспышкопускательство. Мы намерены бороться с несправедливым режимом, но не лично с царями. Что может изменить смерть одного монарха, и замена его другим? Последующий после цареубийства полицейский террор и усиление репрессий против революционеров могут лишь, наоборот, отбросить нас на десятилетия назад.

Вспомните убийство Александра Второго… Он ведь был взорван народовольцами именно в тот момент, когда ехал рассматривать предложенный Лорис-Меликовым документ, который можно было бы назвать протоконституцией. И что последовало дальше? Манифест Александра Третьего «Об укреплении самодержавия» и закручивание гаек… Нет, повторю еще раз, террор – это не наш метод…

– А каким образом лично вы сами теперь собираетесь бороться за народное счастье? – спросил я его напрямик. – Вы ведь читали в тех книгах, которые мы вам дали, о том, что в нашем прошлом произошло в 1917 году в России. Ведь скольких бессмысленных жертв стоила эта борьба, в которой, между прочим, вы приняли самое непосредственное и активное участие… А сколько всякой мрази, ничуть не лучше того же Азефа, примазалось к идейным борцам, чтобы иметь возможность безнаказанно убивать и грабить?

– Александр Васильевич, – улыбнулся Коба, – я внимательно прочитал те книги, которые вы мне дали. Спасибо вам большое за то, что вы познакомили меня со своей историей. Очень был удивлен, что моя скромная особа оказалась в центре всех происходящих событий.

Мнение же мое таково: власть в стране в конце концов должна повернуться лицом к народу, иначе ее ждет то, что случилось у вас в России в 1917 году. Можно менять одни личности на другие, но ход истории не изменишь, и законы диалектики не отменишь. Но готовы ли нынешние правители России к этому повороту? А так называемое высшее общество? Николай Второй только чуть-чуть пошел навстречу «мужику», как тут же был убит. И вы видели кем – дворянско-чиновничьей камарильей.

Сосо потушил папиросу в пепельнице и пристально посмотрел на меня. Нет, как бы то ни было, но такая яркая личность, как товарищ Коба, всенепременно должен стать одним из правителей России. Вот только как совместить революционную энергию будущего Сталина с монархическими идеями ныне правящего императора Михаила? В наше время, пусть и в порядке бреда, но обсуждалась идея Советской Социалистической Российской империи, объединяющей в себе «самодержавие, православие, народность» и идею социальной справедливости. Реализовать такой гибрид будет крайне трудно, но если кто и сможет это сделать с нашей помощью и при обещанной поддержке Михаила II, так это сидящий сейчас передо мной молодой человек. Попытка, говорят, не пытка…

– Товарищ Коба, – осторожно сказал я, – я знаю, что вы начали писать какую-то свою программу о реформировании социал-демократической партии в свете полученных от нас новых знаний и нашего опыта. Могу ли я с ней ознакомиться? Может быть, я смогу помочь вам своими советами?

Товарищ Коба внимательно посмотрел на меня, а потом покачал головой.

– Александр Васильевич, – ответил он, – вы только не обижайтесь, но я не могу вам показать свои заметки. По крайней мере пока. Во-первых, они еще не дописаны, а во-вторых, с точки зрения партийной дисциплины, требуется, чтобы в первую очередь с ними ознакомился Центральный комитет нашей партии. Вы не поможете мне отправить их товарищу Ульянову? Я сейчас не могу сказать, где он точно находится, но скорее всего, он в эмиграции. Думаю, что по своим каналам вы его легко найдете…

– Товарищ Коба, – сказал я с легкой улыбкой, – а вы сами не желаете лично съездить к Владимиру Ильичу и переговорить с ним? Расскажете ему о наших делах, о существовании такого нового фактора, как пришельцы из будущего, ну и, конечно, покажите свои записки.

Коба удивленно посмотрел на меня.

– Александр Васильевич, вы, наверное, шутите? Ведь я же беглый ссыльнопоселенец. Кто меня выпустит из России? Нет, это же просто невозможно!

– Как вы уже успели убедиться, Иосиф Виссарионович, – пошутил я, – для нас в этом мире нет ничего невозможного. Мне важно получить ваше согласие. Остальное, что называется, вопрос техники…

Поймите, ваша поездка – это вопрос государственной важности. Наши товарищи там, на Дальнем Востоке, уже убедили нового монарха в том, что без радикального улучшения положения народа, России никогда не стать великой. Или мы сейчас все вместе, включая меня, вас, царя Михаила, Владимира Ильича, навалимся на стоящие перед страной проблемы, или наша история в двадцатом веке повторится, со всеми ее ужасами и миллионами погибших в Гражданской войне, умерших от голода, оказавшихся в эмиграции.

Мы, к примеру, чувствуем свою ответственность перед страной, – я помолчал, глядя на собеседника, – а вот вы, товарищ Коба, что чувствуете?

– Ну, Александр Васильевич, вы меня опять удивляете, – произнес Коба, глядя на меня с некоторым недоверием. – Конечно, я знаю, что вашему слову можно верить, и я с радостью воспользуюсь вашим предложением. Разумеется, понимаю, что вы потребуете, чтобы я дал слово вернуться потом в Россию. Да, я такое слово вам дам. Но чтобы вы не переживали, я готов ехать к Владимиру Ильичу с вашим сопровождающим. Только не надо того симпатичного жандарма, с которым мы ехали из Батума. Меня могут неправильно понять мои товарищи по партии.

– А против поручика Бесоева вы не возражаете? – спросил я. – Я думаю, что с Николаем Арсеньевичем вы уже нашли общий язык. Тем более что вы с ним почти земляки.

– С ним я с радостью отправился бы в путь, – с улыбкой ответил Коба, – он прекрасный человек и надежный товарищ. К тому же в беседе с ним Владимир Ильич быстрее поверит в то, что он один из пришельцев из будущего.

– Вот и отлично, – кивнул я, – и, если вы не против, то возьмите с собой и нашу очаровательную Ирочку. Она, между прочим, журналистка и будет очень рада написать серию статей о том, как реагируют жители европейских стран на известия о наших победах на Дальнем Востоке, и о цареубийстве.

Глаза у Сосо радостно блеснули, он с готовностью кивнул. Я пришел к выводу, что насчет нашей Ирочки он ничего против не имеет. Скорее, даже наоборот…

Часть 2. Орел и Хризантема

17 (4) марта 1904 года, утро. Тихий океан, 33° с. ш., 138° в. д., АПЛ «Северодвинск», глубина 200 метров, скорость 28 узлов, курс норд-ост

Император Михаил II, адмирал Ларионов и великий князь Александр Михайлович

– Итак, господа, мы вполне вовремя управились с Японией, – сказал император Михаил, когда принесший кофе вестовой вышел из каюты. – Разбираться с Британией нам будет куда сложней. – Михаил вздохнул. – Видит Бог, я не хотел этой работы, но если Он так решил, то я пойду до конца. Как работал мой предок царь Петр на Саардамских верфях и на Полтавских полях, до пота, до крови. Да и мой прадед Николай Первый называл себя порой «каторжником Зимнего дворца».

После некоторого молчания император сменил тему:

– Но, господа, теперь, давайте поговорим о деле. Виктор Сергеевич, скажите, почему именно сейчас британцы пошли на это преступление? Мама телеграфировала мне, что созданное вашими товарищами Главное управление госбезопасности уже поймало всех руководителей заговора. Британский след в деле о смерти моего брата настолько отчетлив, что нет сомнения в их участии в этом деле. У моего дяди Владимира Александровича и кузена Кирилла Владимировича, конечно, рыльце тоже в пушку, но в этом деле они марионетки, которыми управляли другие люди, предпочитающие оставаться в тени.