Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор

В ответ я предложил ему катиться вон из моего дворца, а когда подлечится, прийти в Плакучую рощу за городом — там я поучу его логике и манерам, принятым в обращении со старшими. После чего вывел его через потайной ход на окраину, пожелав приятной дороги и передав горячий привет родне.

Вернулся вымотанным окончательно: зелье прекратило свою работу, и я еле переставлял ноги. Придя в спальню, свалился на кровать в чем был и провалился в скользкую темноту.

Очнулся в ознобе, меня трясло и бросало то в жар, то в холод — редкостная гадость. Тут слуга доложил, что пришел Гортхауэр и просит принять его, — только не хватало, чтобы меня таким кто-то созерцал! Да еще он — снова! Но гость настаивал, и я, плюнув на все, повелел впустить.

Тот уселся в изголовье, извлек пару склянок, что вечно у него при себе, что-то над ними пошептал, потом влил их обе в кубок и дал мне выпить. Мне было все равно — пусть хоть отравит, хотя — зачем ему? Но скоро мне стало легче, я послал слугу за ночной туникой, другой помог мне разоблачиться. Майа деликатно углубился в книгу.

Когда я снова улегся, Гортхауэр оторвался от книги и сел рядом, глядя на меня. Взгляд был какой-то странный, нетерпеливо-больной, впивающийся в мое лицо и в то же время несколько остекленевший.

Все-таки он красив, этот майа, и даже такой взгляд ему к лицу. Тот, старый, портрет он повесил у себя; пожалуй, надо написать новый…

Я протянул ему руку в благодарность за участие — этого, в конце концов, требовала вежливость. Он как-то преувеличенно бережно сжал ее обеими ладонями, вместо того чтобы просто пожать. Потом осторожно провел пальцами по запястью. Внезапно он словно встряхнулся, пробуждаясь от навязчивого сна, вернул мою руку на место, несколько принужденно улыбнувшись, и завел легкий разговор ни о чем, потом в своей обычной чуть насмешливой манере рассказал об ограблении Белого Древа. Я скучающе заметил, что, видно, кому-то из новообращенных поклонников Тьмы не терпится отличиться, и прикрыл глаза, дав понять майа, что хочу отдохнуть. Он раскланялся, бросив на меня обжигающе пристальный взгляд, который я все же почувствовал сквозь ресницы, и быстро вышел. Что это он? Право, занятно. Что он такого углядел во мне? Поднявшись с ложа, я взглянул в зеркало — ничего хорошего: осунувшееся лицо, всклокоченные волосы, складки в углах губ и меж бровей. Лицо кажется еще бледнее из-за черной ночной рубашки. Я поправил волосы, и рука, выскользнув из широкого рукава, показалась рукой остова. Ну нравится мне черное белье…

Черное… Широкие рукава… Гортхауэровы рассказы о Мелькоре… Что?! Этого еще не хватало! Вот уж не думал, что у майа настолько ум за разум заехать может! Я — это я, и не желаю в отношении ко мне посторонних примесей! Вот бред дурацкий! Как старался не коснуться ладони! А потом на меня же будет злиться как на злостного носителя призраков прошлого! Все, больше он меня в черном не увидит! Пускай любит Мелькора в себе, а не во мне, право слово! И вообще, мало мне «эльфийской рожи»!

Как все надоело… Кликнул слугу и послал его за зельем.

* * *

Нимлот срубили и торжественно сожгли на алтаре. Дым на весь Арменэлос — не продохнуть!

Гортхауэр сказал торжественную речь, в том числе про слияние Света и Тьмы через огонь (это, видно, про Нимлот несчастное) и вообще, мол, Тьма — это Свет, не-Свет — это не-Тьма и так далее. Логично предположить, что суть данного выступления — объяснить, что Белое — это Черное и наоборот. Как образчик игры мысли — ничего, но этак и я мог бы часами разглагольствовать… Да вот что-то желание пропало. Не хочется. Ничего не хочется.

А тут еще этот бал — надо съездить, потолковать кое с кем. Глотну зелья — и поеду, может, еще останутся силы потом поработать…

* * *

Принесли приглашение от дяди на торжественное служение.

Если взять за исходную точку посыл, что жизнь мне еще не окончательно наскучила, то такие приглашения не отклоняют… Ничего не поделаешь — но придется привести себя в порядок — куда я запрятал эту несчастную шкатулку с порошком?! По крайней мере, на какое-то время этот уродский мир приобретет эстетически приемлемые очертания…

* * *

Да-а, на эти служения только как следует «запорошив глаза» и можно появляться без вреда для душевного и умственного здоровья. Конечно, красное на черном выглядит весьма колоритно, хотя это сочетание цветов и не ново, и казни — не редкость, но все вместе — получается невообразимо пошло и безвкусно, примитивно как-то. Тем более что перерезание горла — привилегия уличных грабителей, и возводить сие в сакральное действо — дурной тон. Вены перерезать — и то изящней…

* * *

Гортхауэр в гости напросился, вошел, всем видом являя смущение. Я с вежливым видом дал понять, что готов внимать ему.

Он заговорил обо всем этом храмовом балагане; дескать, это в первую очередь политика, дело пошлое по определению, про эстетику речь и не может идти. Опять же в жестокого бога народ скорее поверит и уважением проникнется. В этом майа, увы, прав — народ в целом превратился в быдло (или всегда таковым являлся), и для него чем больше резни, тем все солидней.

Повел речь о слиянии сил через жертву. «Захочу с чем-нибудь там слиться — сам себе вены вскрою», — подумал я. Конечно, кровь — это сила, кто бы спорил.

— А Мелькору — Там — это и впрямь может помочь? Или утешить? — риторически поинтересовался я. Гортхауэр помрачнел и разговор о Храме свернул. Спросил о самочувствии…

Сила… Где ее брать, эту силу? Как?

Он мне заявил, что я-то способен на это, при моей-то крови, той самой, майар, элдар и людей. Опять он за свое! Ну не похож я на человека внешне, а что проку?! Вчера вон седой волос нашел, в мои-то годы. Правда, кажется, что живу уже не одну сотню лет…

Майа говорит, что мне нужно в себе майарскую сущность пестовать, а от остальной шелухи постепенно освобождаться. Мол, воля к бытию сильнее жизни. Надо быть, а не жить, как простые люди. Надо отделиться от серой массы человечества, обрести свое иное, непохожее ни на кого «Я».

— Вот уж невидаль, и так себя чужим почти всегда чувствовал! — мрачно заявил я.

Гортхауэр сразу начал развивать тему моей исключительности — это уже не в первый раз; впрочем, поведал, что я — единственный, кто хоть как-то ему близок по сути и состоянию ума. Видите ли, такие, как я, редко встречаются, и он не хотел бы меня терять… Сбился, опять взирая на меня зряче-пустыми глазами, как тогда. Сказать бы ему прямо, чтобы не давал воспоминаниям и иллюзиям уносить себя ни с того ни с сего, но промолчал. Пусть думает и видит, что хочет, его личное майарское дело.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});