Широкий Дол - Филиппа Грегори

А землевладельцы всегда относятся к своим арендаторам с некоторым презрением.

Впрочем, благодаря этой ее «богатой бедности» прочитать вслух завещание оказалось делом несложным, и уже к чаю с ним было покончено. Когда я, проснувшись, в девять часов спустилась из своей комнаты к ужину, за столом сидели только Джон, Гарри, Селия и доктор Пиерс, деревенский викарий.

Впервые после своего возвращения домой и той страшной ночи, когда умерла моя мать, Джон ужинал вместе со всеми, и я в кои-то веки благословляла поразительную невосприимчивость Гарри, даже не замечавшего, какое напряжение царит в комнате. Вид у Гарри после событий минувшего дня был несколько подавленный, но он, тем не менее, как ни в чем не бывало болтал с доктором Пиерсом и Джоном, когда они втроем стояли перед камином в библиотеке с бокалами шерри в руках. Никто, глядя на Гарри, греющего свой пухлый зад у огня, не смог бы предположить, что именно он не так давно в этой самой комнате был вынужден выводить Джона из алкогольного ступора. И уж тем более нельзя было себе даже представить, что он швырнул свою сестру на ковер в гостиной и с каким-то страстным отчаянием овладел ею. Но, судя по напряженным плечам Джона и его хмурому виду, он-то как раз вполне способен был представить себе в отношении Гарри все, что угодно. Я также заметила, что Селия, которая отлично запомнила страшную картину, открывшуюся ее глазам после целых суток беспробудного пьянства Джона, то и дело с тревогой посматривает на стакан в его руке. Заметив это, он повернулся к ней, улыбнулся и с неожиданно просветлевшим лицом сказал:

– Не надо так опасливо на меня поглядывать, дорогая Селия. Уверяю вас, мебель я ломать не стану.

Селия вспыхнула, залилась нежным румянцем, но своих ласковых карих глаз не опустила. Глядя на нее, любой сразу заметил бы, с какой искренней приязнью и заботой она относится к Джону. По-прежнему ласково на него глядя, она сказала:

– Как я могу о вас не тревожиться? У вас был такой трудный период! И я очень рада, что сегодня вы чувствуете себя достаточно хорошо и можете немного побыть в нашем обществе. Впрочем, если вы предпочтете поужинать в одиночестве, я готова приказать слугам, что вам подали ужин в вашу комнату.

Джон благодарно кивнул и сказал:

– Это очень предусмотрительно с вашей стороны, Селия, но я и так достаточно долго был один. Мне кажется, что моя жена в ближайшее время будет нуждаться в моем обществе и моей поддержке. – Он сказал «моя жена» так, как говорят «моя извечная хворь» или «моя змея», и в его насмешливом жестком тоне – особенно когда он смотрел на меня – отчетливо слышалось отвращение. Никто, даже наша маленькая, любящая всех Селия, не смог бы ошибиться и счесть его притворную заботу о жене искренней. Даже Гарри на какое-то время умолк и с любопытством посмотрел на нас троих – на Джона, стоявшего спиной к комнате перед Селией, которая даже не заметила, что уронила свое шитье, так испуганно, снизу вверх, она смотрела на моего мужа, постепенно бледнея, и на меня, сидевшую за круглым столиком и старательно делавшую вид, будто я увлечена чтением газеты, а на самом деле напряженную, как хлыст. Джон повернулся, взял графин, налил себе полный стакан и выпил залпом, как лекарство.

Через минуту Страйд, объявив, что ужин подан, нарушил эту немую сцену, а я насладилась маленькой местью, пройдя так близко от Джона, что шлейф моего платья задел его ноги, и попросив Гарри проводить меня в обеденный зал. Гарри сел во главе стола, а я на противоположном конце, заняв бывшее мамино место. Селия села там же, куда ее посадили сразу после свадьбы: справа от Гарри. Джон сел с нею рядом, напротив доктора Пиерса и так близко от меня, что я похолодела от отвращения, но обращалась к нему с такой ледяной вежливостью, что с удовольствием заметила, как это его задевает.

Он все-таки сделал над собой усилие и попытался, находясь на достаточном расстоянии от Гарри, вести с ним равнодушно-светскую беседу, но ему явно было физически неприятно находиться с ним рядом. Если Гарри случайно, просто проходя мимо, задевал рукой рукав Джона, тот шарахался, как от смертельной заразы. Гарри вызывал у него отвращение, а я – ненависть. Эта ненависть проявлялась у него в откровенно злых высказываниях, в жгучем сарказме, в скрытых оскорблениях. Единственное, чем я могла как-то на это ответить, как-то защититься, – это действовать ему на нервы своей близостью, постоянным напоминанием о его былой страстной любви ко мне. Он почти ничего не ел, и я злорадно думала: долго ли он продержится, прежде чем снова начнет пить, находясь под постоянным давлением сдерживаемого гнева и вынужденного молчания? Бокал вина, стоявший перед ним на столе, остался почти нетронутым, и я кивнула лакею, чтобы он вновь наполнил его бокал.

Доктор Пиерс был в наших краях новичком и почти не замечал того напряжения, которое царило среди членов нашей семейки. К тому же он был человеком светским и весьма любезно, даже с интересом выслушивал рассказы Гарри о его сельскохозяйственных экспериментах. Гарри страшно гордился привнесенными им переменами и тем, что многие наши зажиточные арендаторы последовали его примеру и превратили свои земельные угодья в плацдарм для новых методов хозяйствования. У меня имелось на сей счет немало сомнений; я по-прежнему была сторонницей старых методов и традиций, старалась заступаться за бедняков и помогать им и неизменно пользовалась уважением и поддержкой крестьян и арендаторов.

– Когда я еще только начал заниматься поместьем, у нас в поле в лучшем случае по два поденщика работали, а пахали такими плугами, которые еще со времен Рима сохранились в совершенно неизмененном виде, – сказал Гарри, в очередной раз оседлав своего любимого конька. – Зато теперь моими плугами можно чуть ли не на вершине холма пахать, и на наших землях все меньше сквоттеров и свободных крестьян.

– Ну и что это нам дает? – сухо спросила я, заметив, как напрягся Джон при одном лишь звуке моего холодного серебристого голоса и машинально потянулся за бокалом вина. Я помолчала немного и сама же ответила на свой вопрос: – Те люди, что раньше спокойно проживали в своих лачугах чуть в стороне от нашей деревни, теперь становятся батраками, а то и селятся в приходском работном доме, где из них сколачивают настоящие бригады. Кстати, Гарри, ты со своим новым плугом испортил отличные старые луга, превратив их в пшеничные поля, а это год за годом будет создавать все больший избыток зерна. Между тем цены на хлеб падают, да и вообще пшеницу вряд ли имеет смысл продавать в течение нескольких лет подряд. Стоит случиться неурожайному году, и в народе возникают волнения, потому что цена на зерно неожиданно взлетает до небес.