Широкий Дол - Филиппа Грегори

Я отпустила поводья, бессильно уронив руки, и Купер пронесся так близко от меня, что жесткий хвост его коня слегка задел меня по лицу. Я поняла, кто он, этот Браковщик. Я была с ним хорошо знакома. И зарево устроенного им пожара не просто так возникло вблизи Широкого Дола. Я глаз не могла отвести от этого неестественного сияния на горизонте; я чувствовала, что мои легкие, мои волосы и мое платье уже пропитались запахом дыма. От ужаса у меня потемнело в глазах, я покачнулась, и Селия тут же оказалась рядом со мной.

– Беатрис, тебе плохо? – с тревогой спросила она.

– Проводи меня в карету, пожалуйста, – жалким голосом попросила я. – Я хочу поскорее попасть домой, оказаться за воротами нашей усадьбы, за крепкими дверями своей спальни! Отвези меня домой, Селия, прошу тебя!

Всем сказали, что я слишком расстроена и не в состоянии за руку прощаться с каждым, кто пришел на похороны. Люди отнеслись к этому с должным уважением и выстроились по обе стороны дороги, когда наша карета тронулась с места, сочувственно нам кивая. Конечно же, среди моих людей нет таких, кто стал бы прятать в своем доме головорезов Браковщика или дал им убежище на своей земле, убеждала я себя, ведь у нас в Широком Доле всегда царили мир и покой. И никто из моих людей, каковы бы ни были их личные представления о верности и крестьянской чести, не решится скрывать от властей такого опасного преступника, как этот Браковщик. Они сдадут его мировому судье, как только он приблизится к границам моего милого Широкого Дола. Может быть, в других поместьях и приходах ему позволяют устраивать грабежи и поджоги, может быть, там он и получает помощь и даже кров, ибо тамошние жители рады видеть, как унижают их хозяев, но мои люди, надеюсь, останутся мне верны, ибо их благосостояние и покой полностью зависят от меня. И пока меня любят жители Широкого Дола, у Браковщика здесь ничего не выйдет, даже если сам он здесь родился и вырос. Даже если он не хуже меня знает Широкий Дол и любит его.

Мне было так страшно, что сдержанное рыдание невольно вырвалось из моей груди, и Селия тут же крепко обняла меня за плечи и ласково сказала:

– Ты слишком устала, дорогая, и перенервничала. Сегодня ни в коем случае никакими делами больше не занимайся. Тебе даже на поминках присутствовать не обязательно, если ты этого не хочешь. Ты и так совершенно выложилась, устраивая эти похороны. Тебе непременно нужно как следует отдохнуть. Пожалуйста, дорогая, больше ничего сегодня не делай, прошу тебя!

Она была права: я действительно чувствовала себя страшно усталой. И мне было очень страшно. Куда делись такие мои яркие качества, как мужество, беспечная храбрость, гневливость? Все это, похоже, сгорело в снедавшем мою душу страхе, как лес мистера Бриггса в пламени пожара, от которого не осталось ничего, кроме черной дымящейся земли, и теперь ее сторонятся даже птицы. Но отныне, после оставленного этим Браковщиком зловещего серого мазка на горизонте, мне уже не знать ни сна, ни покоя, пока он вместе со своей бандой не окажется в тюрьме. Я невольно уронила голову Селии на плечо, и она еще крепче прижала меня к себе, а я украдкой, из-под ресниц, быстро глянула на своего мужа, сидевшего напротив. Он так внимательно всматривался в мое бледное лицо, прикрытое черной вуалью, словно надеялся прочесть все мои мысли, даже самые сокровенные, и, когда глаза наши случайно встретились, я прочла в его взоре острое, холодное, чисто профессиональное любопытство. Я невольно вздрогнула, словно от холода, хотя было довольно жарко. Впрочем, утро, начавшееся такой яркой зарей и обещавшее ясный теплый день, нас обмануло: небо уже начинало хмуриться, над горизонтом собирались темные грозовые облака, на фоне которых были отчетливо видны светло-серые клубы дыма. Итак, Браковщик находился менее чем в сотне миль от моего дома, а Джон МакЭндрю и вовсе в любую минуту имел право оказаться в моей постели – да, мне действительно угрожала серьезная опасность.

И то, что Джон почувствовал мой страх и мою растерянность, подействовало на него стимулирующе, как пара глотков виски. Он, казалось, забыл о пережитых им самим ужасах, увидев столь испуганное выражение у меня на лице. Его хорошо развитый аналитический ум моментально стряхнул с себя наваждение былых кошмаров и алкоголя.

Он вдруг наклонился ко мне и спросил, очень четко произнося каждое слово:

– Кто такой этот Браковщик? Какое он имеет к тебе отношение?

Я, не сумев сдержаться, вновь сильно вздрогнула и отвернулась, уткнувшись лицом в теплое плечо Селии. Ее рука по-прежнему крепко и ласково обнимала меня.

– Пожалуйста, не сейчас, – мягко упрекнула она Джона. – Не надо сейчас ни о чем ее спрашивать.

– Нет, только сейчас! Ибо это единственный момент, когда мы еще можем услышать от нее правду! – жестко возразил Джон и повторил свой вопрос: – Кто такой этот Браковщик, Беатрис? Почему ты так его боишься?

– Отвези меня домой, Селия, – снова попросила я прерывающимся, еле слышным голосом. – Умоляю тебя, отвези меня домой и уложи в постель!

Когда карета, наконец, остановилась у крыльца нашего дома, я позволила Селии отвести меня в спальню и уложить в постель; потом она заботливо, как больному ребенку, подоткнула мне одеяло и ушла. Я приняла две капли настойки опия, чтобы изгнать из будущих снов звон пружины страшного, поставленного на человека капкана, топот копыт и ржание лошади, неудачно прыгнувшей и упавшей, и тихий, печальный, последний в жизни вздох моей матери. А потом я крепко уснула и проспала сном младенца почти до ужина.

Днем было прочитано завещание; к этому времени многие уже успели разойтись по домам; кто-то был доволен и похоронами, и поминками, а кто-то ворчал, разочарованный тем, что покойная ничего ему не оставила. Крохотное мамино наследство было поделено поровну между Гарри и мной. Никакой земли у нее, разумеется, никогда не было. Та земля, по которой она ходила, и та скальная порода, на которой покоилась эта земля, и деревья у нее над головой, и даже птицы, что гнездились на ветвях этих деревьев, – ничто из этого никогда ей не принадлежало. В юности она жила в доме, принадлежавшем ее отцу. Выйдя замуж, стала жить в доме своего мужа, на его земле. Она ни разу в жизни медного гроша не заработала; ни одного фартинга она не могла бы по праву назвать своим собственным. Так что те деньги, которые она нам с Гарри оставила, принадлежали ей не больше, чем те драгоценности, которые она подарила Селии, когда та вышла за Гарри. Всю жизнь она была лишь арендатором, временной хозяйкой и Широкого Дола, и своего банковского счета, и фамильных украшений, и самого нашего дома.