Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

За несколько дней до переворота вышло моё назначение на должность V класса по Правовому департаменту на правах вице-директора, пришлось заказать мундир, который и оказался готовым 24 октября. Мундир с золотым шитьём старого царского образца (форма не была отменена Временным правительством) явился у меня символом октябрьского переворота, так как я, тщательно скрыв его под английским пальто защитного цвета, всё же надел его 26 октября, явившись на заседание суда в форме. Это был единственный раз, когда я надел форму, — на другой день после ареста Временного правительства, когда этот вид одежды представлял криминал и таил прямую опасность для носившего. Я никогда не мог предполагать, что, надевая этот мундир, я буду чувствовать всю одиозность чиновника, правительство которого находится в Петропавловской крепости и который сам своим видом являет истерический анахронизм.

Конечно, зная о происшедшем, я уже нисколько не готовился к роли докладчика в призовом суде и 25 октября, зная о положении вещей, не просматривал дела, так как мне было сообщено, что в этом суде мы не будем заниматься призовыми делами. Но, снёсшись по телефону со Стеблиным-Каменским ещё 25 октября, мы решили во что бы то ни стало быть на заседании суда. Стеблин-Каменский как прокурор суда заявил мне, что дел в этом заседании быть не может, так как всё здание морского министерства в настоящий момент — военный лагерь. Наше заседание происходило на большой лестнице морского министерства, где в назначенный час (1 час дня) собрались судьи и в несколько минут решили, что заседание суда не может состояться, ибо мы не знаем, от чьего имени судить. От имени Временного правительства, как было до сих пор, очевидно, нельзя было, так как оно сидело в Петропавловской крепости, а от имени нового правительства — единодушно решили, что не будем. Ввиду этого заседание Высшего призового суда было отсрочено sine die[71]. Так оно впоследствии никогда и не состоялось, но отрицательным решением в отношении нового «рабоче-крестьянского правительства» я вынужден был определить свою принципиальную позицию за сутки до решения ведомства и Союза союзов.

Для меня лично саботаж начался уже 26 октября 1917 г. После этого мимолётного заседания, сознавая всё значение переворота в смысле необходимости соответственных предосторожностей, я пошёл не к себе домой, а в пустовавшую тогда квартиру моего родственника П.П. Гронского на Шпалерной улице. Из моей каменноостровской квартиры я перевёз два чемодана с необходимыми вещами. Две квартиры мне казались надёжнее одной, и по всему предшествующему я знал, что мне не избежать известной роли в министерстве, которая могла закончиться плохо, если бы я продолжал жить в прежнем месте. Поступал я так «на всякий случай», не отдавая себе отчёта в том, что пассивным к наступающим событиям я не останусь. Для этого у меня были следующие данные.

Если Терещенко с полной беспечностью мог рассылать телеграммы по всему свету нашим заграничным представителям о том, что «в Петрограде всё спокойно», то такой наивный оптимизм не разделялся нашим комитетом и даже Союзом союзов всех ведомств. Последнее время, уже в октябре, я стал, наконец, ходить в этот самый Союз союзов, хотя до решительного дня 27 октября там ничего особенного не произошло.

Начало саботажа

Во главе Союза союзов стоял чиновник министерства внутренних дел Кудрявцев, другой чиновник того же ведомства, уже немолодой, по фамилии Соколов, был типичным петербургским чиновником, деятельную роль играл чиновник министерства финансов Харьковцев. В Союзе союзов до 27 октября только в частных беседах говорилось о его тактике в случае свержения Временного правительства. Центральным пунктом заседаний до этого дня была информация — общая и по ведомствам. Информация эта была очень тревожна, в том что касалось близости большевистского взрыва, и была очень утешительна в отношении твёрдого антибольшевистского настроения во всех ведомствах.

Наш комитет в лице князя Л.В. Урусова и В.К. Коростовца уже с июльских дней поддерживал самое близкое общение с Союзом союзов, и Урусов был избран там товарищем председателя (председателем был Кудрявцев, другим товарищем председателя — Харьковцев). С октября к Урусову и Коростовцу присоединился от нашего ведомства я, хотя наш комитет с самого начала избрал меня представителем в Союз союзов. К октябрьскому перевороту все ведомства были представлены в Союзе союзов, не исключая и ВИКЖЕЛЯ, то есть Союза железнодорожников и почтово-телеграфных служащих. Должен сказать, что ВИКЖЕЛЬ, впоследствии занявший особую позицию, был, кроме того, представлен и в Союзе служащих министерства путей сообщения.

Таким образом, весь центрально-государственный аппарат Петрограда заключался в Союзе союзов, мы имели сведения обо всех самых главных учреждениях столицы, и оттуда наши щупальца протягивались по всей России. В Союзе союзов не были представлены лишь два ведомства — военное и морское. Если бы они входили туда, то это был бы не Союз союзов, а правительство России. В том виде, в каком он существовал ко дню большевистского переворота, Союз союзов персонифицировал всю гражданскую правительственную власть или, вернее, весь государственный аппарат, за исключением армии и флота. Даже дипломатия благодаря участию нашего комитета служащих МИД была в распоряжении Союза союзов.

27 октября 1917 г. является исторической датой для дипломатического ведомства и для всего антибольшевистского движения, так как в этот день Союзом союзов всех правительственных учреждений Петрограда была объявлена всеобщая забастовка по случаю большевистского переворота и был выпущен призыв к забастовке в провинцию.

В этот день я явился в наше министерство в 11-м часу утра. Обезглавленное ведомство было в полном сборе. Накануне (26 октября) «товарищ Залкинд» пришёл к Б.А. Татищеву с требованием от «рабоче-крестьянского правительства» выдать ему все «тайные соглашения с союзниками», на что Татищев ему ответил, чтобы он обратился к Нератову. Тот, со своей стороны, заявил, что будет разговаривать только с лицом, которому новое правительство поручит внешние сношения России. Залкинд ответил, что таким лицом является Л. Троцкий — народный комиссар по иностранным делам. Вечером по телефону Нератов был извещён, что на другой день, 27 октября, днём Л. Троцкий сам приедет в министерство. Залкинд был совершенно один, без всякого эскорта.

27 октября утром наше министерство, помещавшееся на Дворцовой площади против Зимнего дворца, на котором уже развевался красный флаг, было совершенно свободно от какой бы то ни было охраны солдат и матросов, по-прежнему мы оставались хозяевами в ведомстве. Нератов и Петряев и все чиновники были на местах, но предстоящий приезд Троцкого, конечно, действовал на всех возбуждающе. Князь Урусов и Коростовец, увидев меня, сказали, что в 12 час. дня назначено заседание Союза союзов, и в половине двенадцатого собирались идти вместе со мной, условившись, что зайдут за мной в мой отдел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});