Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

вооруженных сил Ким Чхоль (2012 г.), дядя Ким Чен Ына Чан Сон Тхек и вся его семья (2013 г.), тетя Ким Гён Хи (2014 г.), министр общественной безопасности О Сон Хон (2014 г.), министр обороны Хен Ен Чхоль (2015 г,). Сколько казнено простых людей – неизвестно. Согласно южнокорейским исследованиям, с 2000 по 2013 г. было публично расстреляно 1382 человека [459]. Эти данные основаны на интервью с северокорейскими перебежчиками и подтверждаются свидетелями.

Последней социалистической страной, которую мы проанализируем в этой главе на предмет использования смертной казни, будет Третий рейх. Просуществовав всего 12 лет (с 1933 по 1945 г.), национал-социалистический режим успел привести в исполнение огромное количество судебных и внесудебных казней, в том числе против своих собственных сторонников. Получить пулю в лоб или лезвие гильотины на шею официально можно было за измену государству и пособничество или подстрекательство к ней, за публикации или риторику, несовместимую с идеалами режима, за похищение, саботаж, шпионаж, дезертирство, мародерство, поджог, использование зарубежных радиопередач, покушение или убийство должностного лица и т. д. Фактически же режим мог расправляться с противниками как угодно, ведь не было институтов, которые бы ограничивали всевластие партии. Например, 30 июня 1934 г. произошла известная «Ночь длинных ножей», когда нацисты расправились с собственными сопартийцами из-за подозрений в их нелояльности. По словам Гитлера, был расстрелян 61 человек, еще 13 человек погибли при сопротивлении аресту и трое покончили с собой – всего 77 имен, которые лидер нацистов назвал в своей речи в Рейхстаге 13 июля. Однако в документах Нюрнбергского трибунала указано 150–200 жертв «Ночи длинных ножей».

В остальное время к смерти приговаривал военный трибунал, специальные суды на оккупированных территориях, гестапо в своих застенках, либо т. н. «Народный суд» (Volksgerichtshof) – это не считая казней, которые регулярно совершались в концентрационных лагерях во время войны в отношении тех, кому суд, по нацистским представлениям, вообще не был положен, и политики целенаправленного истребления целых народов. Разумеется, Volksgerichtshof был лишь пародией на суд и руководствовался не правом, а идеологически обусловленными представлениями о морали – что вообще типично для социалистической законности. Никакой защиты у обвиняемого, объективного расследования его вины и возможности ознакомиться с делом не было, как не имелось возможности обжаловать решение «суда». «Народным судом» было вынесено 5200 смертных приговоров всего за 12 лет его существования [426]. Еще 15 тыс. было расстреляно по решению полевых судов на основании рассмотрения 35 тыс. дел о дезертирстве [409]. О миллионах жертв национал-социалистов, убитых в концлагерях, мы уже говорили в предыдущей главе.

* * *

Чем было обусловлено такое увлечение социалистов смертными приговорами? Найти ответ на этот вопрос можно у самих исполнителей такой политики – они придавали смертной казни куда большее значение, чем законодатели и политики других политических взглядов. Много характерных высказываний большевистских лидеров мы приводили в главе о красном терроре во второй части книги. Здесь постараемся не акцентировать внимание исключительно на российских социалистах.

Вспомним высказывание Ленина, приводимое Львом Троцким в его работе «О Ленине», сомневаться в достоверности которого нет никаких причин: «Как же можно совершить революцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обезоружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить?» Это было сказано в то время, когда его сопартийцы обсуждали отмену смертной казни, введенной Керенским после Февральской революции.

Более утонченный теоретик социализма Николай Бухарин в работе «Экономика переходного периода» развил целую теорию «узаконенного» насилия. Он писал, что «в переходную эпоху, когда одна производственная структура сменяется другой, повивальной бабкой является революционное насилие. Это революционное насилие должно разрушить оковы развития общества, т. е., с одной стороны, старые формы “концентрированного насилия”, ставшего контрреволюционным фактором, старое государство и старый тип производственных отношений. Это революционное насилие, с другой стороны, должно активно помочь формированию новых производственных отношений, создав новую форму “концентрированного насилия”, государство нового класса, которое действует, как рычаг экономического переворота, изменяя экономическую структуру общества… Итак, по отношению к бывшим буржуазным группам принуждение со стороны пролетарской диктатуры есть принуждение со стороны инородного класса, который ведет классовую борьбу с объектами своего принуждения… С более широкой точки зрения, т.-с. с точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [41, с. 161, 168].

На другом конце Евразии несколькими десятилетиями позже раздавались те же самые речи про террор в отношении классовых врагов. Еще до окончательной победы Мао Цзэдун натаскивал революционеров: «…революция – это восстание, это насильственный акт одного класса, свергающего власть другого класса… “Крайности”, о которых говорилось выше, и порождены силой крестьян, пробужденной могучим революционным порывом в деревне. Во второй период крестьянского движения (период революционных действий) они совершенно необходимы. В этот период нужно установить безраздельную власть крестьян, не допускать злостных нападок на крестьянские союзы, полностью свергнуть власть шэньши, а самих шэньши повалить наземь и даже придавить ногой. Во второй период все “крайности” имеют революционное значение. Попросту говоря, в каждой деревне необходим кратковременный период террора» [201, с. 30]. Но, получив власть, маховик насилия раскручивался еще сильнее. Вот слова, сказанные в 1951 г., на третьем году власти: «После проведения движения по подавлению контрреволюции в масштабах всей страны деятельность еще не выловленных агентов и шпионов непременно станет еще более скрытной. Поэтому органы общественной безопасности должны проводить более систематическую работу по их разоблачению и воспитывать народные массы так, чтобы они проявляли всестороннюю бдительность в борьбе с предателями… В отношении контрреволюционных элементов, выявленных в рядах компартии, в системе народного правительства, в Народно-освободительной армии, в сфере культуры и образования, в торгово-промышленных кругах, религиозных кругах, в демократических партиях и группировках, в народных организациях и в отношении лиц, приговоренных к смерти, в общем следует применять принцип немедленного приведения в исполнение одного-двух приговоров из десяти. По отношению к остальным же восьми-девяти следует применять политику отсрочки приговора с учетом результатов принудительного труда в указанный срок. Только таким путем можно добиться общественного расположения, только так мы можем избежать ошибок в этом вопросе, только так можно расколоть и разложить вражеские ряды – что полезно для окончательного уничтожения сил контрреволюции – и в то же время сохранить огромный <резерв> рабочей силы – что выгодно для производства и строительства страны» [200, с. 17–18].

Кубинский революционер Эрнесто Че Гевара, который лично принимал участие в казнях своих политических противников, признавал: «…естественно, что в