Белые пешки - Екатерина Звонцова

этого повеяло почему-то особой безнадегой. И я сделала себе зарубку:

«Вот, Саш. Это тухлое будущее, которого ты не хочешь. Когда тебе будут вручать премию, ты явишься со стаей красивых собак и, пока ты сходишь на сцену, собаки побегают по залу, всех облизывая и сея вокруг милоту».

Саша забыла о той писательнице вмиг и не собиралась вспоминать. После презентации они с Натальей Петровной забежали в буфет и выбили стол на летней веранде. Тут было уютно, все в цветах, но цветы не слишком воняли: между ними кто-то рачительно посадил мяту и базилик. Саша расслабленно села, придвинула к себе чашку кофе, отрешенно начала слушать, что там затирает Борицина. Что-то про «модные жанры», про нехватку книг для подростков и молодых взрослых и еще «терапевтичных» текстов.

– Это, Сашуль, – ворковала она, – когда читаешь, и не только хорошо становится, не только за сюжет волнуешься, но еще как-то на себя его переводишь. Проблемы свои по-новому видишь, все такое…

Саша вспомнила Чайку и понадеялась, что не краснеет. Ни на одной встрече она ведь не призналась, почему написала эту историю. А ее выделяли. Выделяли, тыкали пальцами разные сюжетные элементы, тыкали с таким жадным любопытством, будто что-то чувствовали. Может, и чувствовали. Люди же не тупые.

– Что думаете, Сашуль? – позвала Борицина. От обращения свело зубы.

Саша не думала, в голове ее в последние дни жила ну разве что одна история – про крысу и хорька, которых заперли в злом черном замке. Та самая. Похожая на рассказ, позже написанный Кириллом. Саша этой сказки боялась, потому что не знала, чем кончится. Отвечать, к счастью, не пришлось. Над ухом раздалось мягкое хрипловатое:

– У вас случайно не свободно?

– Садитесь, конечно! – Саша ответила, не поворачиваясь, спешно, просто надеясь, что теперь-то от нее отцепятся. И удивилась, когда Борицина – долговязая, белобрысая, громкая – вдруг подскочила, оправила пиджак и приветливо оскалилась:

– Оксаночка, здравствуйте! Ну что, вы рады? Сашуля, Сашуля, какие люди!

Саша обернулась и сразу узнала «чахлую елку». Та аккуратно села, посмотрела в свою чашку и, ставя ее на скатерть, равнодушно ответила:

– Да… красивая статуэтка.

– Не удивляюсь, рада видеть вас здесь. Вы колдовская! – Наталья Петровна подмигнула густо подведенным глазом и шутливо предложила: – А дайте следующую книгу нам, а? Мы своих авторов любим! Пашка так мечтает с вами посотрудничать!

Женщина скривила губы, но не презрительно, а скорее горько. У Саши возникла странная мысль, что для нее это предложение – как для загнанной лошади предложение сделать еще забег. Оксана, точно подтверждая догадку, устало покачала головой.

– Не-а, финита. Я не буду больше писать. Дорогу молодым.

К моему ужасу и стыду, Борицина тут же раскудахталась: запричитала, что Оксана Леонова незаменима, непобедима, нетленна, что она не может вот так взять и лишить взрослых, у которых и так-то ни одного лишнего повода для радости, своих замечательных остросюжетно-любовных романов на исторические темы. Как же обещанная вольная интерпретация Клеопатры и Цезаря? А готическое переложение «Прекрасной Мелюзины»? А вот то, про писательницу Олимпиаду Шишкину, которая «пыталась не дать Карамзину и прочим авторам-мужикам ее затмить и пробивала путь всем писательским девчоночкам»? Не напишет Оксана? Да Наталья Петровна, пойдет с ней судиться за моральный вред, и далее, далее… «Чахлая елка» мешала кофе, ничего не отвечая. Мне, вот ужас, хотелось стукнуть Борицину. Наконец, о радость, ей кто-то позвонил. И вот она уже унеслась в издательские дали, ну а «юное создание», то есть меня, сбыла с рук на руки случайной соседке: «Ну вы же писатели, вам есть чем поделиться, обменивайтесь опытом!»

Я осталась сидеть с Оксаной и зачем-то сказала ей: «Извините», а она кивнула и улыбнулась так, будто поняла все, что я чувствую. Буфет потихоньку пустел, становилось спокойнее. Леонова все молчала, а потом…

– Александра, хотите штруделя? Говорят, он тут вкусный, а я со вчерашнего дня ничего не ела. Вроде до лампочки церемонии, а есть перед ними всегда перестаю.

Саша так удивилась, что писательница запомнила ее имя и вежливо обращается на «вы», что сглупила: молча кивнула. Леонова не обиделась, поднялась, прошла к стойке, быстрая, но плавная. Вернулась она с тарелками, на которых лежало два больших куска слоеного яблочного пирога, политого сливками.

– Правильный штрудель, конечно, с ванильным соусом. – Леонова улыбнулась. – Но и так неплохо. Вы не спешите домой? Творить новые сказки?

Дома Сашу не ждет ничего, кроме новостей. К тому же «обменяться опытом» со звездой литературы могло и впрямь оказаться полезным, ну вдруг? Так что Саша покачала головой, попробовала кусочек десерта и, спохватившись, удивленно спросила:

– А вы что, меня знаете? Наталья Петровна ведь нас не представила особо.

– Вы и ваш соавтор написали замечательную книгу, разве нет? – В глазах Леоновой впервые появилось какое-то оживление. – На нее была пара рецензий в хорошей такой, крепкой периодике, которой я доверяю.

Саша смутилась:

– Ну, так говорят, что замечательную. Не знаю насколько.

Леонова вдруг рассмеялась:

– Моим племянникам она тоже понравилась. А у них вкус лучше, чем у меня.

И она, задумчиво глядя на улицу, отпила кофе. Да, она хвалила «Сказки…» искренне… но грустила. Саша это ощущала. И, может, поэтому окончательно решила еще чуть-чуть посидеть. Прической Оксана напоминала Леву, любовью к вырвиглазным украшениям – Марти, а тихим мягким голосом – одновременно Дэна и Асю. Саша скучала по друзьям. И тянулась хотя бы к частичкам их образов.

А еще эта Оксана была крутая. Борицина все время заливала нам с Асей, что она самородок: ни конкурсов, ни литинститута, ни знакомых редакторов – и сразу бестселлер. Книги обожаемы читателями, их экранизируют и переводят, позиционируют ее как «Русская Филиппа Грегори, не забывающая о глубинном нерве Достоевского и Толстого». Я не так чтобы люблю всех этих трех авторов, но если смешать их и еще добавить своего, получается правда круто. Сейчас Оксана вроде вообще бомба, и «Аргус» мечтает ее переманить. Но конкуренты платят больше. Я читала ее романы. Вот только фотки на обложках всегда черно-белые и мутные. «В цвете» я увидела ее впервые, поэтому даже и узнала не сразу. Будто она от кого-то пряталась.

– А вы что, правда больше не будете писать? – осторожно спросила Саша. Так и хотелось добавить: «У меня похожее ощущение».

– Время выходит, – вяло и рассеянно ответила Леонова. – Историкам еще и сложно: в какой-то момент все мы понимаем, что жизнь состоит из повторяющихся сюжетов и типажей, и это начинает раздражать. Вдобавок… – Она поморщилась. – Тошно уже