И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

Затем Сазонов на несколько страниц исчезает, сменяясь другими темами, в том числе началом работы над вольными поэмами, он вновь появляется с болезнью Пушкина: «Он заболел. Горячка мешалась у него с горячкою поэтическою72. Он лежал в лазарете с голыми стенками, и лицейский доктор Пешель лечил его. Доктор Пешель шутил и лечил наугад. <.. > Громким голосом он отдавал приказание дядьке Сазонову, который говорил: „Слушаю-с!“, – но потом все забывал. У доктора Пешеля были свои дела и заботы: вечером втыкал он цветок в петлицу и, лихо избочась на извозчичьих дрожках, скакал в Петербург. Все знали, что доктор – жрец Вакха и Венеры и скачет в Петербург к лихим красоткам» (П., 395). Сочетание Пешеля и Сазонова повторится еще раз через несколько страниц (П., 401; см. ниже о кульминации).

Вместе с Александром в лазарет был помещен и дядька его, Сазонов, который ухаживал за больным. Постели их поставили рядом, чтобы дядька оказывал больному помощь и следил за болезнию. В бреду Александр говорил об адской поэме <… > дядька Сазонов подносил к губам его кружку и проливал воду на грудь. Лицо Сазонова казалось совершенно деревянным, рот полуоткрыт; он терпеливо совал кружку в зубы больному и не обращал внимания на льющуюся воду. Он был занят своими мыслями (П., 395–396).

Затем Пушкин, придя на минуту в себя, видит около постели мать. «Он заснул впервые крепко, без снов, подозрений, видений и проснулся наутро здоровый. Дядька Сазонов еще спал, открыв рот, громко храпя» (П., 396). Начало и конец эпизода с Горчаковым: «Вечером, перед сном, Горчакову удалось к нему проникнуть. Дядька Сазонов куда-то исчез на ночь, и Александр лежал один в палате. <.. > Горчаков, довольный, тихо удалился; Сазонова еще не было, и никто его не заметил» (П., 398–399). Два следующих фрагмента, анафорически сопоставленных73, составляют кульминацию сазоновской темы (хотя еще не дают разгадки):

[1] Он рано проснулся. Слуга его, Сазонов, сидел рядом на своей кровати и, не видя, что он проснулся, тихонько чистил свою одежду. Одежда его была в грязи, соре, он пристально, неподвижным взглядом приглядывался к ней, снимая длинными пальцами соринки, пушинки. Потом, все так же не замечая, что Александр проснулся, он ощупал свои рукава и, покончив с этим, стал смотреть на свои руки, пристально, водя по ладони пальцем, как бы желая стереть следы ночного путешествия. Александр прикрыл глаза. Сазонов вдруг на него поглядел и бесшумно улегся. Через минуту он спал (П., 400).

Здесь, по-видимому, содержится «подсказка» к криминальной разгадке: если читатель и не обратится к Лафатеру, он может вспомнить его пересказ в В-М. Среди «Отрывков из записей доктора Аделунга» находим такой: «il. Опыт характера А. С. Г. Начать с простых движений, постепенно переходя к высшему (по Лафатеру). Шевеление пальцами, признак неуверенности. Снимает с рукава механически как бы пылинки. <…> Плавность речи с несоответствующим выражением лица. Неопределительная сосредоточенность взгляда. Заключение, по Лафатеру: преступность!.. Ср. снимание пылинок с движениями леди Макбет, как бы моющей руку74. Все же Лафатер должен в этом случае ошибиться» (В-М., 221).

[2] Он проснулся счастливый и засмеялся от радости. <…> Доктор Пешель, опрысканный духами, уехавший в город с розою в петлице приносить жертвы Бахусу и Венере; дядька Сазонов, искавший со вчерашнего вечера куда-то завалившийся четвертак, – все были забавны. Дядька Сазонов был растерян. – Четвертак, – бормотал он, – даром все дело пропало. Ночные страхи более не существовали; Горчаков, сожжение преступной поэмы, вся эта ночь, в самом ужасном роде новых баллад, заставили его улыбнуться (П., 401)75. Друзья давно ушли, завтра предстояло ему идти в классы – доктор Пешель сказал, что девичья кожа оказала свое действие и он исцелен (П., 409)76.

Далее Сазонов на семь главок почти исчезает: «Дядька Константин Сазонов по-прежнему исчезал по ночам, и никто этого не замечал» (П., 414)77. «Дядька Сазонов приготовил ему постель и удалился» (П., 423).

Наконец наступает разгадка и развязка, занимающие всю главку 11:

В лицей прибыл полицейский поручик с тремя солдатами. <… > полицейские солдаты, обнажив сабли, вели высокого человека со скрученными руками. Он шел, понурясь, но, услышав их <лицеистов> голоса, запрокинул голову и закричал высоким голосом: – Простите, православные! <…> Человек со скрученными руками был дядька, прислуживавший Александру и ночевавший с ним в лазарете, – Сазонов Константин.

Через неделю стало известно, что Сазонов во время ночных отлучек из лицея занимался грабежами и убийствами. Всего им было зарезано девять человек. Четвертак, который он так несчастливо искал некогда в лазарете, был взят им тою же ночью у извозчика, которого Сазонов нанял за полтинник; чтоб не платить извозчику, он зарезал его и ограбил. На мертвеце нашел он четвертак.

Сазонов любил слушать стихи, спорил однажды с Дельвигом. Но он не походил на разбойника, которого Александр воображал ранее по романам. Он был белокур, недалек, угрюм. Если бы у Александра были деньги, злодей, конечно, прирезал бы его. Они спали рядом, и никого кругом не было. Он вспомнил, как поил его Сазонов чаем с блюдечка, и во всю ночь не мог сомкнуть глаз (П., 424).

Первый, основной источник и, как это обычно для П., – пушкинский текст, для которого эти события служат квазибиографическим подтекстом, это, конечно, лицейское стихотворение, на которое намекает самый факт повторного сочетания имен Сазонова и Пешеля78:

Заутра с свечкой грошевоюЯвлюсь пред образом святым.Мой друг! остался я живым,Но был уж смерти под косою:Сазонов был моим слугою,А Пешель – лекарем моим.

(Пушкин, 1,157)

Исцеление тоже имеет источник в автобиографической прозе. В заметке «Карамзин» читаем:

Болезнь остановила на время образ жизни79, избранный мною. Я занемог гнилою горячкой. <…> Семья моя была в отчаянье80; но через шесть недель я выздоровел. Сия болезнь оставила во мне впечатление приятное. Друзья навещали меня довольно часто; их разговоры сокращали скучные вечера. Чувство выздоровления – одно из самых сладостных. <…> Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов «Русской истории» Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жадностию и со вниманием (Пушкин, 8,49).

Таким образом именно подтекст связывает болезнь с еще не начатой карамзинской темой81.

Однако этим контексты сазоновского эпизода далеко не исчерпываются. Очевидно, что главный пушкинский текст, для которого этот эпизод образует биографический квазиподтекст, относится к более позднему времени и совмещает – как и фабула Девятой и Десятой глав П. – любовную (эротическую) тему с мотивом убийства и разбоя. Это «Сцена из Фауста»:

Любви невольной, бескорыстнойНевинно предалась она…Что ж грудь моя теперь полнаТоской и скукой ненавистной?..На жертву прихоти моейГляжу, упившись наслажденьем,С неодолимым отвращеньем:Так безрасчетный дуралей,Вотще решасъ на злое дело,Зарезав нищего в лесу,Бранит ободранное тело82.

При этом и у Тынянова, и у Пушкина этот мотив безрасчетного дуралея повторяется. Один из второстепенных персонажей В-М. – это «наиб-серхенг Скрыплев, недавно бежавший прапорщик» (В-М., 272).

Сны у него были всегда такие: он совершал какую-то провинность. То распотрошил так, здорово живешь, полковой журнал и спрятал на груди какую-то бумажку, вовсе ненужную. То воткнул какому-то лохматому, в бараньей шапке, кинжал, впрочем игрушечный; лохматый, тоже как игрушка, пошатнулся и упал, он заглянул в кошелек убитого, а там две копейки, и он взял их (В-М., 324).

У Пушкина этот сюжет (в иной модальности, естественно) относится к В.А. Дурову, брату Надежды, кавалерист-девицы (место и время знакомства связывают эпизод с событиями В-М.):

Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума. <…^ Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы. <…> Однажды сказал я ему, что на его месте, если уж сто тысяч были необходимы для моего спокойствия и благополучия, то я бы их украл. «Я об этом думал», – отвечал мне Дуров. «Ну что ж?» – «Мудрено; не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть»83.

III

Клико моет Аи84

ДЛЯ ЗВУКОВ ЖИЗНИ НЕ ЩАДИТЬ

Эта заметка имела свою любопытную предысторию. Первый ее вариант (разумеется, под другим названием – «Об одной цитате у Тынянова»), написанный на втором или третьем курсе университета85, я показал В. А. Мануйлову. Через некоторое время на мой вопрос о заметке он ответил, что отдал ее в «Русскую литературу» и предложил мне самому зайти узнать о ее судьбе. Там мне показали отрицательную рецензию