Дневник, 2004 год - Сергей Есин

Возможно, эпилог в романе вырастет в новую главу. Боре Тихоненко мой новый роман не нравится. Ты обвинял Владимира Новикова в том, что он пишет филологические романы, а сам написал такой же. Боря ошибается, я написал замечательный роман.

В «Независимой газете» небольшая статья Сережи Шаргунова. Как за последнее время Сережа вырос, как отчаянно он пропагандирует свое поколение! «Власти, как известно, во что бы то ни стало хотят уничтожить все свидетельства о праздновании Великой Октябрьской социалистической революции. Стереть все воспоминания. Сначала придумали «день примирения и согласия», на который отчаянно плевались старики. Сейчас ряды советских людей редеют, и власть предлагает сдвинуть праздник на 4-е число, когда случилось восстановление государственности ополчением Пожарского и Минина во время Смуты 1612 года. Посрамили ляхов? Мы и литовцев срамили — тоже, кстати, вполне себе праздник. И татар, и французов, и шведов. На словах — благодать, седины древние. А по духу современности — день лавочника, с тусклым довольством озирающего узкую улицу. Кока-кольный патриотизм под звон колоколов, готовых услужить любому заказчику. Так что, быть может, 7-е ноября в РФ отмечают последний раз».

Горько, но точно.

6 ноября, суббота. Задумался, а почему бы мне не написать рассказ «Техника речи-2»? Впервые за многие месяцы я один-одинешенек, без каких-либо спутников, даже без собаки, совершил путешествие из Обнинска в Москву и обратно. Кстати, бензин, который еще недавно стоил меньше десятки, стоит уже по 13 р. 80 к. за литр.

Сегодня исполняется сорок дней со дня смерти Виктора Сергеевича Розова, и я решил отметить сороковины именно в нашем институте, в кафе. Сороковины — Ник. Иванович Рыжков очень тактично назвал это поминальным обедом — начинались в 2 часа дня. В десять я сел в машину и поехал в Москву. Надо было еще дома переодеться.

Литинститут В. С. окончил, в нем же до самой смерти преподавал. В той самой столовой будем проводить поминки, в которой он обедал, когда был студентом, много раз. Инициаторами этих сороковин и организаторами стал, конечно, Клуб Н. И. Рыжкова и сам Н. И., человек он очень русский, а поэтому всегда считающий, что он кому-то должен, обязан. Он, кстати, вместе с женою Людмилой Сергеевной и был, и сказал свое слово, не укатил на дачу.

Народу было не очень много. Хирург Бокерия, видимо, лечащий врач В. С. или, может быть, он много раз его консультировал, священник отец Владимир, говоривший с такой непримиримостью и тотальной верой, в первую очередь, в свою непогрешимость, что стало страшновато. Не из бывших ли он секретарей райкома? Но вообще-то это тоже русский фанатический тип. Тем не менее я после его речи очень сильно задумался и о своей невоцерковленности. Но я-то уверен, что Господь милостив ко всем своим чадам. Я абсолютно уверен, что учение о рае и аде он придумал в назидание человечеству, как я грожу своим студентам, что выгоню их из института, а на самом деле только их стращаю. Господь возьмет к себе всех, но там все будут другими. Может быть, только каждый помучается перед этим душою, осознавая свою грешную и порочную жизнь.

С самого начала отец Владимир взял происходящее в свои властные руки: пропоем молитву «Отче наш», которую должен знать каждый христианин, потом пропоем «Вечную память». Потом произнес долгую нравоучительную и решительную речь о грехе и праведности. Но перед этим Ник. Иванович сказал несколько слов о том, что в полной мере покойного Виктора Сергеевича власть не оценила. Интересная и глубокая деталь: Ник. Иванович, хотя, я думаю, человек он верующий, не крестился прилюдно, так же как и Вишневская, но у нее, может быть, другие резоны. Он, я полагаю, думал так: негоже ему, как Ельцину, публично туда-сюда перебегать. Возможно. это было достойное поведение убежденных атеистов.

На этих поминках было несколько — я об этом позаботился — наших институтских сотрудников: Инна Люциановна Вишневская, Екатерина Яковлевна Веселовская, Светлана Михайловна Молчанова. Все они тепло вспоминали Виктора Сергеевича, они проработали с ним по многу лет. Интереснее всех, сдержаннее и целеустремленнее говорила Екатерина Яковлевна. Умные эскапады Вишневской, по стилю на грани дозволенного, приперченные специфическим юмором, начали приедаться, а подчас производят разрушительное впечатление. Говорили о терпении, о его детской и невинной вере в лучшее в людях, о его умении положить предел даже собственным желаниям. Сильный, цельный и счастливый в семье и искусстве человек. Говорили также сын Сергей и дочь Татьяна.

Теперь о ремейке собственного рассказа. Как у меня построен предыдущий рассказ? Писатель, преподаватель Литинститута — дело происходит в самом начале перестройки — едет к себе на дачу, везет ящики с рассадой и по дороге подсаживает в машину попутчика или даже по очереди несколько попутчиков, не помню. Рассказ этого попутчика и одновременно мысли о том, как из этого материала можно сделать рассказ, теоретические размышления о творчестве — все это и составляет канву, фабулу и тему рассказа. Вот теперь, через двенадцать-пятнадцать лет, появляется материал к новому рассказу. Теперь уже на машине едет ректор.

Первый попутчик. Между путепроводом и деревней Сахарово есть воинская часть. С дороги видны ворота со звездой. Иногда возле автобусной остановки стоят родители, иногда солдат провожает приехавшую к нему девушку. Мне всегда интересно, я уже много раз говорил и писал, что для меня служба в армии была тем периодом времени, который в моей судьбе многое определил: знание людей, общение, знакомство с техникой и пр. Вот здесь-то на остановку мне и дал «отмашку» молодой, хорошо одетый человек. Уже в машине заметил: кольцо с цирконием на руке, на другой — золотой, правда, тонкий браслет, модные узконосые ботинки. Автобус уже ушел, он опаздывает, попросил довезти до следующей остановки, до Воронова, он там собирался пересаживаться. Я довез его до Москвы. Зовут Максим, командир роты, 25 лет. Начал его «разговаривать» еще и потому, что сейчас идет дембель, а мы часто берем к нам в институт на должности электриков, сантехников, просто рабочих демобилизованных солдат. Живет в общежитии, прилаживается, поступает в институт, женится или не приживается, едет на родину. В Москве на такую работу найти людей трудно, москвичи еще и не так добросовестны, как провинциалы. Уже от совершенно безвыходного положения мы и Витю, Толикова племянника, взяли, и еще какого-то своего знакомого Толик привез из Сальска. В провинции, судя по рассказам, полная нищета и работы почти нет, а если есть, то деньги за все платят ничтожные.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});