История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

Господин Крене, которому нечего было делать в ожидании новостей из Франции, отрабатывал свои немалые гонорары, посещая в тюрьме подопечного, принося ему человеческую еду, по которой он истосковался, и соглашаясь на передачу на волю записок невинного содержания, — например, той же Элли, существованием которой он очень интересовался: как всякий француз, который всюду ищет женщину и смягчается душой, когда история приобретает романический характер. Он сам предложил Якову эту услугу. Яков писать Элли не стал, но не нашел ничего лучшего как передать на волю два отчета, которые задолжал руководству и не написал по причине ареста: хотел, видно, показать, что он все еще в строю, не выпал из боевой обоймы. Он конечно же всячески замаскировал их, не назвал ни имен, ни частностей, по которым можно было бы установить, о ком идет речь, но те, кому они предназначались, во всем сразу же разобрались. Это были отчеты о посещении семьи Найдиса: он был составлен в осторожно неодобрительных тонах — и двух американцев: эти были расписаны в хвалебных, едва не восторженных тонах — два бескорыстных энтузиаста, сочетающих пылкость убеждений с чисто американской хваткой и практичностью. Но после этих восхвалений, после бочки меда Яков выплеснул на своих любимцев ложку дегтя, которая очернила все прочее: он подметил ненароком, что они спали в одной кровати.

Вышел тройной скандал: Яков, видно, плохо представлял себе, с кем имеет дело. Во-первых, господин Крене, когда договаривался с Найдисом, допускал возможность мелких прегрешений, на которые идут все адвокаты мира и которые не грозят серьезными последствиями при их раскрытии: проносят семейные письма, еду, иногда деньги, но такое?! Хоть он и не читал переданных ему листков, исписанных мелким бисерным почерком, было очевидно, что это продолжение той самой деятельности, которую они с его подопечным всячески отрицали и о которой он, Крене, ничего не хотел знать, а его сделали курьером, чуть ли не сообщником преступления. Не будь он профессионалом высшей марки и не залезь так глубоко в дело, то немедля бы из него вышел, но теперь, учитывая новые аспекты дела, он настаивает на повышении гонорара: если рисковать, то хоть было б за что — он согласен проносить такие документы и дальше, но за двойную плату.

— Так и сказал? — спросили Найдиса его руководители. — Ничего он не получит — ни новых бумаг, ни повышения гонорара! Ну Абрам!

Во-вторых, отчет о сложном положении в семье Полякова-Найдиса, которое описывал Яков, попало в руки герою его повествования, и хотя тому было в высшей мере наплевать на него, все равно — мало приятного читать, как роются в твоем грязном белье да еще доносят о нем начальству. Найдис выругался, но передал отчет по инстанции — симпатий к Якову это ни ему, ни им не прибавило. Что касается начальства, то оно пренебрегло его отчетом: с Найдисом и так все было ясно — он слишком увлекся ролью зятя большого финансиста, не являлся на вызовы, ссылался на служебные командировки, путал свои деньги с казенными и как-то весь обуржуазился: стал нервным, злым и раздражительным — ему давно было пора съездить на родину, проветриться.

В-третьих — и это решало уже судьбу американцев — то, что Яков усомнился в их половой ориентации, делало честь его наблюдательности, но в таких случаях лучше уж прикинуться слепым и глухим, чем быть проницательным ясновидцем: всякий здравый ум требует, чтоб его держали порой в узде, на привязи. В Управлении не жаловали гомосексуалистов: мужчины здоровой ориентации не любят, когда к ним примазываются чужие, — их терпели по необходимости, но старались с ними не связываться. Но это — в Управлении. Что до верхов, которые в данном случае руководили операцией, то там этот народ на дух не переносили: там и бабник Зорге был под подозрением, а уж это?! Были бы свои, к которым уже привыкли, но эти были со стороны, зеленые новички, почти случайные прохожие. Мало того что без рекомендаций и партийных билетов, так еще и педики! Их и решили бросить на похищение Якова — с тем, чтобы в случае как успеха, так и провала операции больше к ним не возвращаться.

Между тем бой с улицы маршала Жоффра, не дождавшись остатка долга, опознал в газетной фотографии своего «мастера». Нагрянула полиция, он рассказал, что хозяева ушли 4 мая, но хозяйка приходила еще раз, чтобы открыть сейф, провела в квартире ночь, после чего исчезла уже окончательно. Было установлено, под какой фамилией неизвестный жил до ареста: в Китае он имел документы на Максима Ривоша, уроженца Латвии и латвийского подданного. В Ригу немедленно полетел запрос об этом гражданине, в квартире был произведен тщательнейший обыск. Даже после того, как здесь прибралась Рене, кое-какие компрометирующие Якова бумаги были все-таки найдены кропотливыми сыщиками — снова не прямые улики, но косвенные доказательства противозаконной деятельности. Это был, в частности, черновик письма, который он когда-то читал Рене как образец революционного творчества: копирка с его оттиском завалилась за диван и прилипла к обивке. Была еще тетрадь расходов за апрель — на этот раз исчерпывающе полная, которая сама по себе выглядела как визитная карточка разведчика. Действительно, кому из обеспеченных людей пришло б в голову тратить деньги таким образом и отчитываться потом в расходах — перед кем, главное?

Вот эта приходно-расходная книга советского резидента, которую Рене не уничтожила вместе с планами операций китайского генштаба: наверно, впопыхах ее не заметила или слишком уж к ней привыкла.

«Платежи в апреле». (Все в долларах.) «255 — фотокамера.

50 — переводчик.

200 — жена (пребывание в Ханьчжоу).

120 — кантонская девушка.

61 — старый дом.

85 — второй человек из радио.

30 — дочь банкира.

20 — второй человек из радио (возмещение его расходов).

30 — Брат (прожитие и встречи в кафе).

25 — Брат (квартира и другие расходы).

25 — Брат (путешествие в Ханькоу)». Похоже на то, что Братом Яков называет Ло, без конца требовавшего денег.

«122 — бою.

14,0 — новый телефон.

7,58 — телефон в старом доме». (Была, видимо, еще одна квартира, использовавшаяся как явочная.) «30.00 — жене на платья.

16.00 — чемодан для Брата.

500 — девушка из Нанкина.

100.00 — мне на прожитие.

55 — человеку из Юпех (30 на прожитие, 25 на устройство).

15 — второй человек из радио (расходы в кафе, связанные со встречей с девушкой).

60 — путешествие жены в Рендри.

10 — японские бумаги (человек из Сычуани).

80 — второй человек из радио (2 месяца, май и июнь).

50 — второй человек из радио (лечение).

Всего до 2 мая — 3,317.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});