Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Настоящая ценность совсем не в том, что окружает нас в видимостях. Она находится внутри нас, и настоящие художники ищут ее в своем нутре. Я, например, нахожу отклик в своих детских рисунках и думаю, что каждый — нет, не каждый, не каждый — находит основу своего творчества в раннем детстве. «Есть какая-то тайна, которую я узнаю», — думала я когда-то в молодости. И я узнала. И больше ее не узнает никто.

Иногда я вдруг осознаю: я стала слишком красива в своем искусстве, тревожно красива. Эстетична. Нет, мне это не подходит, мне тут нечего делать. Я это оставлю другим. «Состав земли не знает грязи» — сказал Пастернак. Именно «грязь» и может быть гениальна.

Что для меня творчество? Первым долгом, это искренность и полная свобода, чтобы узнать себя. А главное — сомневаться. Сомневаться — трудно. Но как только что-то становится легким — в любом, не только писательском или художническом деле — сразу нужно бросать и искать в другом направлении.

…Некоторые очень боятся смерти, самого процесса умирания. Я ее не боюсь. Мне только грустно за мои картины, но и то — какое это имеет значение: ведь мои отношения с искусством тоже изменятся. Исчезает ли что-нибудь абсолютно?..

Да, состав земли не знает грязи. Мы из земли вышли, в землю и уйдем.

Я ухожу, так ничего и не зная — не разрешив ни вопроса о смерти, ни вопроса о смысле жизни. Я поняла только одно: делать на Земле надо то, что любишь, и надо торопиться.

Из интервью Натальи Столяровой

Дина Шрайбман, стройная и довольно миловидная, сумела себя поставить — Б. Поплавский уважал ее. Полагаю, что крестилась она добровольно, попав в русскую компанию. Четыре девушки-еврейки из Бессарабии приехали в Париж учиться и все вышли замуж[356] за безденежных русских. Дина, видимо, любила Поплавского, а он ее «жалел», считая, что любви на свете нет, есть взаимная жалость. Эту жалось я называла проституцией. Некоторые (сын Дины) считали, что Дина — это Тереза, но я не вижу ничего общего. Тереза — продукт мечты. Поплавскому хотелось встретить такую Терезу, и не привелось. Дина была вполне реалистическим человеком, хотела завести семью с Поплавским, поняла, что это безнадежно, вышла замуж за Татищева, но какая-то часть ее сердца всегда оставалась с Борисом Поплавским и после замужества. Дина была человеком сильным, суровым и с «малахольной» обморочной Терезой не имела ничего общего, на мой взгляд.

Дина крестилась, когда жила с Борисом Поплавским. Она снимала квартиру на крыше большого дома в том же бедняцком павильоне, где жили Поплавские, но Борис жил с родителями. Поплавский был очень привязан к Дине и приносил ей все свои любовные огорчения. Его увлечения до меня она, видимо, принимала с мудрым спокойствием. Году в 1933 она меня пригласила и долго убеждала, что «у Бориса много богатства любви». Делала она это по его просьбе, уже замужем.

Н. Д. Татищев жив. Был в то время шофером[357], долго ухаживал за Диной и воспользовался романом Б. Поплавского со мной, чтобы убедить ее выйти замуж за него. Был чудаком, но верным другом. Все, что мог, сохранил и опубликовал после смерти Поплавского.

Наталья Столярова — Степану Татищеву

Из писем 1981 года

Я узнала об американском издании «Флагов» и «тома I» и даже видела их у кого-то. Не знаю, должна ли я радоваться этому, и не пропадет ли из-за этого аппетит у Жоржа Нивы и у вас. Я хотела бы знать, потому что здесь идет работа и перепечатаны несколько дневников, отнюдь не лишенных интереса. Должны ли мы продолжать работу и передавать вам результаты или вам не до этого? Ответьте, прошу вас, пока еще есть время, я здесь и еще жива.

Только что нашла, наконец, письмо. Насчет Бориса Поплавского поняла, что заморское издание вас не слишком смущает. Тем лучше[358].

* * *

Женева

Милый Степан, поскольку за две трети моего здесь пребывания мы виделись лишь полтора раза, на остальное осталось полвстречи на ходу. А так как у меня нет определенного жилья, это будет еще труднее. Поэтому решила вам написать.

Моя главная задача — организовать канал для книг и т.д. — не выполнена. В основном из-за всеобщего равнодушия. Главное — написать, напечатать, дать перевести, а в Россию послать — пусть сама Россия беспокоится. После этого предисловия хочу знать, хочется вам или нет заниматься отсылкой книг и есть ли возможность. Я тогда за два дня наберу нужное и привезу вам. Подумайте и скажите прямо. Думаю, вы слишком заняты, но хочу подтверждения, и уже не буду приставать.

Из краткого разговора с Нива в июле я поняла, что он не рассчитывает заниматься Поплавским. Он сказал что-то вроде: но рукописи я даже не видел, так что о чем говорить. Какие ваши соображения, только ли Нива может этим заняться? Имеет ли смысл мне завести об этом разговор с Никитой Струве, хотя он и не любит этого поэта? Я могу об этом просить в виде личного одолжения.

Заботу о заброшенной (и какой-то уродливой) могиле взять на себя не могу — вероятно, дорого, далеко и трудно. Но могила — постоянная, и на ней лаконичная запись: «Борис, Юлиан, Софья Поплавские», по-французски и без дат.

Как вы видите, вопросов много, осталось мне жить в Европе очень мало, в Париже буду немного, в основном из-за отсутствия крыши и тяжести вещей (больше чужих), которые приходится перетаскивать из одного дома и страны в другие. Поэтому, если можете, не откладывайте ответ, посвятите мне полчаса заочно, раз трудно очно…

* * *

Дорогой друг, надеюсь, что у вас дома все в порядке. Сейчас я перечитываю и исправляю еще одну тетрадку, перепечатанную на машинке. В очередной раз сожалею, что используете нас так плохо и так медлительно. Есть ли новости о новом издательстве и берут ли они вашу книгу? Какие предполагаются сроки и какие возможности?

Что касается тетрадей (их немного), я помню, что должна их вернуть; не знаю, однако, зачем они вам нужны. После моей смерти никто не станет ими заниматься. На вашем месте, я переслала бы их все сюда, по крайней мере, с ними работают, после чего они все будут вам возвращены в рукописном и перепечатанном виде. Подумайте об этом. Конечно, их нельзя опубликовать, но если много будет расшифровано, книжку можно будет сделать — вроде той, какую некогда сделал ваш отец, и даже лучше.

С удовольствием вспоминаю ваш краткий визит в Фавьер и наши редкие встречи в городе[359].

* * *

Наконец, получила ваше письмо. Вы ошибаетесь — никакого гнева. Это было хуже — я была огорчена, ибо все идет прахом и мне кажется, что вашим многочисленным соседям удалось добиться, чтобы вам опротивела шестая часть света.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});