Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Она впервые столкнулась с тем, что ее встречали с восторгом, исполненным уважения и лишенным пуританской насмешки. Каковы бы ни были чувства журналистов, никто из них не скрывал, что с радостью сядет в тюрьму, если завоюет этим ее расположение, или вознесется на отвесную скалу над огнедышащим адом, чтобы сорвать для нее цветок. Именно так писали газеты на следующий день и на протяжении всего ее многомесячного пребывания в Англии. Если она отправлялась в магазин или отпускала пустячное замечание, хоть как-то пригодное, чтобы попасть на первые полосы газет, Британские острова спокойно могли уходить под воды Индийского океана, и завороженные жители ничего бы не заметили. Королева и парламент управляли страной. Мэрилин ведала ее сердцем. Когда она через несколько недель отправилась с визитом в магазин «Маркс и Спенсер», его пришлось закрыть, чтобы толпа покупателей не разнесла его. Ее присутствие взрывало тысячелетнюю британскую невозмутимость.

Нас поселили в заброшенном, весьма сыром сельском доме в холмистом графстве Серрей. Он принадлежал лорду Норту, издателю «Файнэшнл таймс», невероятно высокому, худощавому мужчине с узким лицом лет под пятьдесят, который, показывая свои владения, не мог отвести взгляд от Мэрилин. Отложив утренние дела, он сидел с нами в музыкальном салоне, указывая пальцем по сторонам. «Это весьма незатейливая гостиная; чтобы попасть сюда, надо пройти по весьма незатейливому коридору через тот весьма незатейливый салон». Он растягивал беседу насколько мог. В доме прислуживала супружеская чета иммигрантов из Венгрии, недавно прибывших из Будапешта. Стоя рядком, они ждали, готовые вспорхнуть, как пара испуганных голубей, как только их позовут. В музыкальном салоне я облюбовал стол около французских дверей, выходивших на лужайку, напоминавшую ковер размером в сто квадратных футов. Дальше виднелась кирпичная стена, которая охраняла знаменитый огромный Виндзорский парк, где в замке иногда останавливалась сама королева.

Шатаясь от усталости, мы в первую ночь едва добрались до постели и уснули как убитые. Мне приснилось, что я слышу ангельский хор. Мужские голоса всех тембров звучали во всех октавах, замирая на таинственной ноте неземной чистоты. Казалось, плывешь, испытывая невыразимое блаженство, как бывает, когда крепко спишь. Откуда-то возникло беспокойство, но мелодия не пропадала. Я медленно просыпался, а она продолжала звучать в тихом воздухе. Открыв глаза, я подумал, что сошел с ума, ибо даже теперь, проснувшись, слышал ее. В ужасе, что потерял рассудок, я в темноте сел на кровати и тут только понял, что повторяющийся рефрен доносится через плотно задрапированное окно. Встав с постели, я осторожно раздвинул шторы и сквозь перила небольшого балкона увидел в ярком лунном свете около сотни сосредоточенных юношей и мальчиков в куртках, стоявших рядами и старательно, с благоговением выводивших хорал. Я тут же разбудил Мэрилин. Спросонья ничего не разобрав, она подошла к окну и выглянула вместе со мной. Нас не было видно, так как мы слушали, не зажигая света.

От ночной прохлады становилось все холоднее. И музыка, и рыцарские стихи исполнялись проникновенно, со школьным прилежанием.

— Что делать? — спросила Мэрилин.

Не до конца проснувшись, я чувствовал, что голова отказывается соображать. Можно выйти на балкон и помахать, но мы не одеты. Может, стоит одеться? Но это чересчур! К тому же смахивает на абсурд — с какой стати мы будем приветствовать их с балкона, словно какая-нибудь королевская чета? А может, все-таки стоит проявить вежливость?

— Ты не хочешь одеться и выйти?

— Я?

— Ну конечно, они же не для меня поют, дорогая.

Она устало вздохнула, а я неожиданно почувствовал себя беззащитным перед обрушившимся на нас событием. Переодетый в гражданское офицер Скотланд-Ярда, сопровождавший нас из аэропорта, предупредил, что в Англии полно сумасшедших и Мэрилин не следует появляться перед толпой без охраны. Сотня экзальтированных хористов — это могло быть опасно.

— Может, похлопать? — сказал я, удивившись невесть откуда вынырнувшему словечку, и вспомнил Гручо Маркса, который бы не преминул заметить: «Ох, не люблю хлопотунов-ирландцев». Мы стояли, не зная, что предпринять. Мэрилин почти спала, а в сыром прохладном воздухе сотня голосов, поднимаясь до высот божественного откровения, самозабвенно выводила мелодию в ее честь.

Мы так и не надумали, что делать, когда растаял финальный аккорд. Выглянув из-за занавески, я увидел, как хористы в полной тишине перелезают через живую изгородь, растворяясь в ночи. Скрасив сон Мэрилин Монро, они, подобно гномам, с чувством исполненного долга возвращались под сень своих грибов. И все-таки чувство опасности не покидало меня — несмотря на сладкозвучное, трогательное, трепетное исполнение, это была толпа.

Однажды я видел сон: к огромной блестящей машине, выдававшей на ярмарке гамбургеры, выстроилась большая очередь. И вдруг в этого железного монстра с противоположной стороны затянуло Мэрилин. Я как сумасшедший бросился ее спасать. Но из машины уже появился гамбургер, толпа передралась, какой-то мужчина схватил его и начал жевать, перемазав в крови все губы. Я был приговорен спасать ее от толпы, с которой она общалась, как священник со своей паствой, легко и радостно. Порой казалось, толпа породила ее — я никогда не видел ее там несчастной, даже когда с нее на сувениры срывали одежды.

Оливье приехал на следующее утро с визитом вежливости. Занимался чудный английский день, казалось, полный надежд. Солнце светило в окна, и в воздухе была разлита мягкость. Он не скрывал, что очарован Мэрилин, и торопился показать ей костюмы в стиле эпохи короля Эдуарда, специально сделанные для нее Эддит Хед, по тем временам лучшим дизайнером, а также фотографии декораций. Но она все доверила его попечению, мечтая более всего хорошенечко отдохнуть в течение недели с небольшим до съемок. Пребывая в напряжении, она была намного более утомлена, чем я предполагал.

Он спросил, что бы я хотел посмотреть в театрах, предложив помощь с билетами, и вручил мне утренний номер газеты, которую привез свернутой в кармане пиджака. В ней было перечислено шестьдесят или семьдесят пьес, что поразило меня обилием по сравнению с какими-нибудь двадцатью в репертуаре нью-йоркских театров, однако, пробежав страницу глазами, я не нашел ни одного знакомого названия или имени автора. Многие заглавия звучали достаточно нелепо.

— Что вы посоветуете? — спросил я.

— Нет, нет, сами выбирайте, я не хочу влиять на ваш вкус.

— Но я не знаю ни одной из этих пьес, — возразил я. Он отказался советовать. И я выбрал спектакль, который привлек внимание своим заглавием.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});