Великое сидение - Евгений Люфанов

– Он, немец-то, гуляет по Петербургу да посмеивается, сам себе говорит: царь Петр для того тут город построил, чтобы мне, Гансу, привольно жить в нем. Очень, мол, хорошо это!

– А царицу возьми – из каких она?.. Немец Монс при ней держится… Она, государыня, сказывают люди, милостива, да только женское сердце пуще мужского: зайдется, не удержишь ничем. Потому и Монс оказался… Вся надежда была на погубленного царевича Алекс…

– Ныть ты!.. Язык прикуси. Не только на слове, а и на уме его не держи. Не было такого человека на белом свете… Вспоминать его – строжайший запрет, и не поминай его имени никогда, – внушал не воздержанному на язык боярину его собеседник. – Тут к каждой стене невидимо уши приставлены.

– Ну, ин так… Молчу, молчу…

VI

На ассамблее в ожидании дальнейших увеселений неторопливо велись разные разговоры, а карета царицы Прасковьи все дальше и дальше отъезжала от апраксинского дома к вящему огорчению Катеринки и явному озлоблению Анны. Ну, приедут они сейчас во дворец и что делать будут? Спать завалятся? За ночь до ломоты бока отлежишь.

– Маменька, давай мы тебя с Парашкой до дворца довезем, а сами с Анюткой в обрат поедем, – сказала Катеринка.

– Куда в обрат?

– А на ассамблею туда.

– Как же вы возвернетесь, когда сказано, что уехали?

– Так и скажем, что вас отвозили. Федор Матвеич рад будет нам.

Немного подумала мать, – может, и правда зазря девок… дочерей от тамошнего веселья оторвала, пускай бы средь людей красовались. Герцогини, чать! И к тому же в столицу приехали.

Не стала перечить и, вылезая с Парашкой у самого Летнего дворца, сказала кучеру:

– В обрат царевен вези и жди там, покуда они нагуляются.

– Прощевай, маменька. Спокойного сна тебе, – пожелала ей Катеринка.

Повернул кучер лошадь, в обрат поехали.

И без того было темное небо, а тут еще черная туча надвинулась – доподлинно стало ни зги не видать, и ни тебе земного огонечка нигде, ни небесного светлячка. Его величество государь обещает вскорости кое-где столбы с фонарями поставить, но еще срок к тому не пришел. В зимнее время от снега хоть малость отсвечивает, весной да летом ночи короткие и даже почти совсем темноты не бывает, а вот в такую черноосеннюю пору – беда из бед. Только и стерегись, как бы не перепрокинуться либо мимо мостика колесом в речную воду не угодить. Мья-река на пути.

Не так далеко от Летнего царского дворца до Адмиралтейства, но половины пути еще не проехали. Шагом, точно слепая, лошадь идет. Только миновали Царицын луг и начали ковылять по буерачному бездорожью, сбившись с наезженной колеи, да либо на пень либо на большой камень колесом карета наехала. Ни туда ни сюда.

– Н-но, шалава!.. – хлестнул кучер лошадь. – Куда тебя лешак затащил?.. Н-но!..

Поднатужившись, лошадь рванула с места, – герцогини-царевны едва не попадали, а под каретой что-то хрустнуло, хряпнуло, и она, словно припав на коленки, передом осела к земле.

– Матерь родная!.. Ахтися… Должно, ось обломилась, – ахнул кучер.

Должно… Анна хотела напуститься на него с отменной руганью, да Катеринка опередила ее, разразившись заливистым смехом. Развеселилась, обрадовалась, что, ткнувшись в стенку кареты, чуть было нос себе не расквасила.

Не разглядеть, на что наткнулась карета, да и не к чему было о том дознаваться, все равно ничем не поможешь.

– Вахлак скудоумный! – обругала кучера Анна. – Сиди теперь тут…

– Чего ж сидеть, пойдем пешком, – сказала Катеринка. – Не так далече осталось.

Анна озлобленно плюнула в сторону кучера, и они, герцогини, пошли.

Через минуту-другую глаза в темноте пригляделись и хотя с трудом, но можно было различить, что под ногами. Катеринка вовремя сумела лужицу обойти И ноги не промочила. Черная туча на сторону отвалилась, и в небесной выси заискрилась звездочка. Вспомнила Катеринка приключение, свершившееся с их каретой, и зашлась в безудержном смехе. Анна хотела было на нее рассердиться, то тоже прыснула, и обе они посмеялись.

– Ишь, какие веселые! – послышался им чей-то голос.

– С такими навряд заскучаешь, – добавил, другой.

– Ну-кось, какие они?..

Заслышав приближающиеся шаги, Катеринка с Анной насторожилась. Подошли двое. То ли партия, то ли мужики – не понять.

– Вон они какие гулены! – словно определяя, какие они, подошедший начал ощупывать Анну.

– Не замай, – ударила она его по руке.

– Как так не замать?.. А почто гулять вышли в ночь? – насмешливо проговорил мужик и обратился к своему приятелю: – Глянь, иные шлюшки со своей рогожкою ходят, а эти в платы закутались.

– Мы вам не шлюшки, – разгневанно заявила Анна.

– А кто ж вы такие?

– Герцогини, вот кто.

– Кто?.. Герец… Герцоги?.. Ври больше, – засмеялся один. – Такая еще у меня не была.

– Смерд ты поганый! – выкрикнула Анна.

А смерд, угрожающе, ей:

– Поверещи еще… Как сучонку во Мье утоплю.

– Анна, пойдем, – потянула Катеринка сестру за рукав.

– Куда потянула?.. Не тронь ее. Лучше скажи, чтоб не рыпалась, а то обе воды нахлебаетесь.

– Погоди-кось… – подошел к мужику его приятель и тихо сказал: – Похоже, взаправду из знатных они. Вон на них шали какие. Ну, как следом стража… Уйдем от греха… – и отвел дружка, что-то еще говоря ему.

Анна с Катеринкой припустились бежать. Вот так приключение произошло! Похлеще, нежели с их царской каретой.

– Не хохочи больше, а то накличешь еще кого, – предупредила Анна сестру.

Слава богу, больше ничего не случилось, и на ассамблею они явились, когда там веселье было в полном разгаре. Гости заздравно чокались, выпивали; музыка разносилась по всем ассамблейным залам.

Приехавший к Апраксину царь Петр находился в мужской разговорной комнате в окружении своих клевретов и других гостей, а царица с царевнами Анной и Лисаветой сидели в фантной комнате, где Вилим Иванович Монс на правах судьи объявлял приговоры – что надлежало неукоснительно исполнить владелицам того или иного фанта.

– Этому фанту, – показывая вынутый из шляпы фант, обводил он взглядом чинно сидевших дам и девиц, – этому фанту, – повторял он, испытывая их терпение, – этому фанту пропеть петушком… А этому – промяукать кошечкой…

– Ах, Вилим Иванович, какой вы, право…

Но ничего иного не оставалось, как одной даме прокукарекать, а другой – промяукать. И все были очень довольны, что с ними играет Вилим Иванович. Царице Екатерине он повелел пропеть какую-нибудь песенку, и она должна была это исполнить, и царевны Анна и Лисавета не остались без его внимания.

Ах, какой любезный, бесподобный Вилим Иванович! – можно было читать на улыбающихся лицах дам и девиц.

А потом, слегка отдохнув, они опять танцевали.

Петр не хотел, чтобы его дочери были похожи на племянниц, не научившихся как следует танцевать и плохо знавших французский язык. Анну и Лисавету ежедневно обучал француз Рамбур всем тонкостям обхождения, и они охотно показывали свое умение, танцуя всегда с легкостью и весельем.

Первое время на ассамблее знатные дамы чувствовали себя весьма стесненно в своих модных одеждах: затянуты они в тугие корсеты, в юбках с широченными фижмами, растопыренными на китовых усах, в башмаках на высоких, чуть ли не в два вершка, каблуках, с пышно взбитыми напудренными волосами, похожими на поднявшуюся мыльную пену, да еще с зело длинным шлепом, сиречь шлейфом, словно хвостом волочащимся позади, – в этих нарядах не могли дамы грациозно поворачиваться в танцах и затруднялись даже присесть. Стой недвижно, чтобы вся амуниция не порушилась. Но спустя некоторое время, освоившись со всем, что их окружало, да откушав чарку-другую забористого вина, начинали держать себя посвободнее и уже не обращали внимания на непогрешимость своего наряда. Можно было ослабить корсет, а если мешал, путался под ногами шлейф, то подоткнуть его да высвободить ноги, – вот и вся недолга.

Угадала Катеринка, что их возвращению Федор Матвеевич будет рад. Так оно и случилось. Увидел он их без строгой маменьки и повел скорей угощать самыми изысканными фряжскими винами. Выпили герцогини по чарке-другой – и сразу повеселели, начисто позабыв о недавних своих злоключениях. Обе почувствовали себя так легко, что в самую пору бы в море ступить да и доказать всем и каждому, что оно им по колено. Не в такт музыке в танцах да в пляске каблучки откаблучивали, так от нескладности еще веселей. Даже Анна, скупая на смех, от души хохотала, а Катеринка – тем более. И самой ей все время было смешно и у других смех вызывала, отвечая впопад и невпопад на разные шутки и замечания. Звонкий колоколец ее непрестанного смеха оглашал прокопченную трубокурами и пропахшую пивом да винами ассамблейную мужскую разговорную залу.

Царь Петр в этот день с утра был на адмиралтейском дворе, прикидывал, какие парусиновые полотнища употребить на оснастку новой шхуны «Лиска», и назначил быть начальным лицом при раскрое полотнищ мичмана Михаила Пропотеева, хорошо сведущего в парусном деле. Работа предстояла немалая, и мичману следовало выполнить ее наилучшим образом, дабы оправдать царское поручение и доверие.