Сильные - Генри Лайон Олди

гостью за грудь.

Никогда раньше я не видел, чтоб расширялись так быстро. Миг, и над похабником выросла гора, с головы до ног закованная в броню. Кольчуга со сверкающим зерцалом, островерхий шлем, латные рукавицы… Пощечина отшвырнула неудачливого жениха к пригорку, где сидел Нюргун, и я расслышал знакомый, очень знакомый хруст. С таким звуком сломалась шея Омогоя от затрещины Мюльдюна-бёгё. Помните? Мне не требовалось подходить к жертве боотурши, проверять, дышит ли.

Мертвец, он и есть мертвец.

Усыхала незнакомка дольше, с явной неохотой. Будто намекала: кто еще желает?

– Бешеная!

– Кыс-Илбис[144]!

– Одержимая…

Окажись здесь Буря Дохсун или Тонг Дуурай, все могло бы сложиться иначе. Эти бы не отступили. Но оставшиеся боотуры… Слабаки, презрительно бросил бы покойный Уот, и был бы прав. У слабаков хватило ума не ввязываться в битву, позорную при любом исходе. Они сочли за благо поспешить прочь. Лишь какой-то бедняга айыы бродил поодаль, на безопасном расстоянии – ждал коня, припозднившегося со скачек.

И тут Нюргун встал. Он вставал долго, очень долго, хрустя коленями и затекшей спиной. За ним валилось в бездну солнце: косматое, багровое. Кровь текла по клыкам далеких гор, к аласу ползли летние, тяжелые на ногу сумерки. От Нюргуна к боотурше протянулась длинная тень. У тени имелось свое собственное черное сердце. Оно билось в такт сердцу, рвущемуся на свободу из тесной человеческой груди, и Нюргуну приходилось удерживать сразу две пульсирующих дыры.

– Ты!

Палец гостьи указывал на Нюргуна. Их разделяла треть полета стрелы, но казалось, что боотурша стоит в шаге от моего брата, и ее палец вонзается прямо в Нюргунову грудь.

– Ты! Ты никто!

Нюргун молчал.

– Тебя нет! Есть только я!

Нюргун пожал плечами. Нет, есть – что с того?

– Я – Нюргун! Я!

Нюргун молчал.

– Биться! Хочу биться! С тобой!

– Завтра, – сказал Нюргун.

– Сегодня!

– Нет, завтра. Люблю.

Я не понял, что он любит. Битвы, что ли? Мы тащились за Нюргуном, бредущим к дому, я всё хотел спросить, что он любит, да так и не посмел, а женщина осталась стоять на поле для праздников.

На закате она ждала рассвета. Ей позарез нужно было завтра.

Песня четвертая

Он ведь должен был

Жениться на ней;

А гляди-ка –

Тешится дракой вовсю

С предназначенной подругой своей…

Есть ли что на свете святей,

Чем жениться по воле судьбы?!

А он ее лупит, гневом дыша.

Да и девка тоже, видать, хороша!

Вместо того, чтобы замуж идти

За суженого своего,

Тумаками она встречает его,

Пинками угощает его!

«Нюргун Боотур Стремительный»

1. Дела семейные

В доме нас ждал этот самый. Ну, этот. Я все время забываю нужное слово.

– Сюрприз! – сказала мама.

Да, точно, сюрприз.

Стол был накрыт, но пустовал без еды. Брусничный отвар в глиняном кувшине, кисляк в плошке, дюжина чашек, и всё. Зато народу в трапезной собралось – ой-боой! Как на свадьбу или, тьфу-тьфу-тьфу, на поминки. Чего я плююсь? Это вы мне ответьте, чего тетя Сабия вечно плюется через левое плечо, когда говорит о хорошем, а случалось, и о нехорошем! Скажет и плюется… Эту заразу я от нее подхватил. Вон она, тетя Сабия. И лицо у нее не свадебное, нет.

Думаете, чего мне поминки на ум пришли?

– Садитесь, – предложила Умсур. – Умаялись, небось?

– Ты когда прилетела? – спросил я. – Давно?

– С конями. Я над Вороном кружилась. Не заметил?

– Белое на белом? Тебя, когда ты стерх, в облаках и не разглядишь!

– А чего ты такой красный?

– От смущения. Сестру не приметил…

Ага, еще и от вранья. Мы, боотуры, на Ворона с Громом пялились, на схватку коней – явись в небе огненный змей, и того проморгали бы!

– Мама на тебе прилетела? – сдуру брякнул я. – Верхом?

Умсур выразительно постучала согнутым пальцем по голове. В смысле, да расширится она!

– Я с Мюльдюном, – объяснила мама. – Ворон чужого вороного приметил, и сразу вдогон. Бегут, дерутся. Умсур за ними, на крыльях… А тут Мюльдюн, с облаком. Он меня и подвез.

– А где Мюльдюн?

– Улетел. Подбросил меня и улетел. Он…

Мама не удержалась, глянула на молчаливого Нюргуна. Ну да, Мюльдюн-бёгё во всём силач, только в одном слабак. Неохота ему с Нюргуном встречаться.

Мама, подумал я. Умсур, Айталын, тетя Сабия, дядя Сарын. Жаворонок. Мы с Нюргуном. У стены Зайчик сидит, прямо на полу. Мюльдюн, считай, тоже с нами. Ведь был же, был здесь, и маму подвез. А что улетел, это пустяки. Вся семья в сборе, кроме папы. Хотя, если вдуматься… После явления папы в небесах, после нашего бессловесного разговора я не мог избавиться от ощущения, что папа тут, никуда не делся. Что бы ни происходило, что бы ни произошло завтра или послезавтра, было насквозь пронизано законом – нитями сотни, тысячи разных законов, которых я не знал, но это не освобождало Юрюна Уолана от ответственности. Папа, ты суров, но это ты! Скажи мне, зачем моя семья, моя жизнь едва ли не целиком, без остатка собралась в доме дяди Сарына? Зачем?!

Что грядет?!

– Теперь можно? – спросил из угла огромный черный адьярай. – Мне теперь уже можно рассказывать?

– Мастер Кытай?!

Наверное, я ослеп. Утратил зрение, а золотой сыагай разбил чудом, попущением судьбы. Не заметить кузнеца? Ладно, стерх, белое на белом. Но громадина-кузнец?!

– Что вы здесь делаете, мастер Кытай?

– Расхозяйничался братец, – язвительно буркнула Умсур. – В чужом доме гостя пытает… За дочкой он приехал. Устраивает?

– За дочкой, – подтвердил кузнец. – Она хоть жива?

Я так и сел. Вроде Зайчика, под стеночку, и ноги протянул. Лишь руки жили отдельно – двигались, чертили, рисовали в воздухе картину за картиной, словно хотели заменить одеревеневший язык. Боотурша с коня: прыг! Адьярая: хрясь! Адьярай: брык! Женихи: арт-татай! Басах-тасах! Боотурша: Нюргун! Женихи: Кыс Нюргун! Ну, вы поняли, о чем я. И все, кажется, поняли.

Рядом сел дядя Сарын. Охнул:

– Куо-Куо? Это была Куо-Куо?!

– Куо-Куо? – квакнул и я. – Правда?

Кузнец потупился, как если бы мы уличили его в чем-то постыдном:

– Ага. Вы ее там не пришибли?

– Нет.

– А она вас?

– Нас – нет. Ну, пока нет. Сказала, что Нюргуна пришибет, только позже. Ей Нюргун не нужен, она теперь сама Нюргун. Вы меня извините, мастер Кытай, но ваша дочка всегда была… – Я повторил жест Умсур, постучав согнутым пальцем по голове. – Просто раньше ей любви хотелось, а сейчас, наверное, расхотелось. Сейчас