Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

слышишь, Аверьян? — сказал Шумков.

Народ расходился, толковал:

— Видно, теперь миром не поучишь, как в бытность.

До ночи пробродил Ерошка по горам, а ночью пришел к Серафиме, взял каравай хлеба и опять ушел.

Собрались хохловцы еще раз из-за Ерошки.

— Выгнать его, пусть идет, откуда прибрел к нам, — настаивал Аверьян.

— Куда выгонишь, наш он, с малолетства у нас.

— Выгонять нельзя, об этом и разговор бросьте! — сказал твердо Шумков. — Все жить могут.

— Товарищ Шумков, нельзя так жить, пусть будет Ерошка, как все.

— Ах, Аверьян, чего ты захотел? Теперь свобода, и всякий может быть сам по себе. Жизнь никому не установишь.

— Чего там зря молоть с Аверьяном, поговорим лучше о деле — о переделе земли, — опять начал Илюшкин отец.

— Давай, пора!

— Знамо!

— Конечно!

Много набралось голосов за передел, и как ни вертелись Аверьян со святым братцем Марком, а передел было решено сделать. И на той же неделе размеряли землю, дали надел и Ерошке.

Нашлись такие мужики, которые стали на Ерошкину сторону.

— Парень вовсе не дурак, зря мы невзлюбили его.

* * *

Шла холодная, пуржливая зима. В горах редко бывает затишье, то из ущелий низом потянет знобкий сквозняк, то с каменных высот упадет, завьюжит непроглядный буран.

Ерошка часто сидел дома, один на один с тетушкой Серафимой. Глуховатая, она была плохим собеседником, но в такие дни парень был рад и ей. Не зря говорится: на безрыбье — и рак рыба, на безлюдье — и с глухим можно поговорить.

— Тетушка Серафима, землю дали мне. Что я с ней, куда ее? — кричал он старушке в ухо.

— Это уж ты сам как знаешь, — шамкала она. — Мне ничего уж не надо. Я скоро уж к дедушке.

— А я на завод. В Хохловке на всю жизнь не останусь, нет. Вот дом тебе надо подремонтировать и половину отдать пионерам под читальню. Скоро у нас будут пионеры. Отдадим, согласна?

— Это уж ты сам уж… — Не перечила Серафима и тут.

— У Аверьяна Мамина лавка совсем пустая стоит. Там сделаем клуб. Хорошо будет, тетушка?

— Это уж ты уж сам гляди! Я согнулась, одни свои ноженьки вижу. А ты молодой, прямой, зорче мово видишь. Вот и гляди. Вам, молодым, жить-то.

РАССКАЗЫ

ГОВОРЛИВЫЙ

Однажды в своих скитаниях по Уралу я попал на реку Вишеру, в село Говорливое; мне хотелось пройти на камень Полюд[20], про который я слышал много занимательных рассказов.

…Жил будто на том камне великан Полюд, жил совершенно одиноко. Был тот Полюд разбойником, останавливал купцов, когда они шли по реке Вишере из Сибири в Россию и из России в Сибирь с разными богатствами и товарами; отбирал Полюд у купцов богатства и прятал их в пещерах и расщелинах на своем камне.

Камень Полюд высок, видно с него на пятьдесят километров кругом, а в ясную погоду и того дальше, и великан Полюд не пропускал ни одного человека, который проходил невдалеке от его камня.

Умер великан Полюд и оставил все свои богатства и с той поры многие разыскивают их, только найти никак не могут…

Камень Полюд хорошо виден из села Говорливое. Стоит он, будто взвившись на дыбы, задом прижался к земле, а передом поднялся к небу, и нет по окружности ни одной горной вершины, которая сравнялась бы высотою с Полюдом.

Виден Полюд, но дойти до него не просто: кругом леса, нет троп, и можно так заплутаться, что не выйдешь ввек.

Я знал это и в Говорливом начал искать проводника. Меня послали к Трофиму Бодрых.

— Иди прямо к нему, к Трофиму, он сведет; он у нас все тропы к Полюду знает, сотни раз хаживал, клады все искал, да, видно, не посчастливило, бедняком живет по сей день.

Трофим, искавший клады, жил и вправду небогато, в разваливающемся домишке без двора и хлевов. Он выслушал меня и согласился:

— Это мы можем. Что касаемо на Полюд, никого и не спрашивай, окромя Трофима. Только знаешь, милый человек, это ведь рубль стоит.

Я тут же отдал Трофиму рубль.

Мужик натянул пониток, вскинул за плечи ружьецо, взял краюху хлеба, и мы пошли. За селом Трофим спросил меня:

— На Полюд, говоришь, а зачем?

— Взглянуть хочу, какой он, и на Урал с Полюда посмотрю.

— Спроста, значит, поглядеть? — И бородатое лицо Трофима искривилось хитренькой улыбочкой.

— Да, спроста.

— А я думал по делу, поискать что ни есть; рассказов про Полюд много ходит, только все зряшные.

— Что клады там схоронены? Я кладов не ищу.

Трофим усмехнулся откровенней — он не поверил, что я не ищу кладов, и сказал:

— Коль ради простого интересу идешь, тогда не на Полюд надо, а к Говорливому камню. Слыхал?

— Да разве он здесь? — Я знал, что Говорливый камень около города Верхотурья[21].

— Здесь, виден. — Трофим показал на высокий берег Вишеры, где стояли голые темные утесы. — Полтинничек накинешь, сведу.

Я добавил Трофиму полтинничек. Часа полтора шли мы лесом, прыгали через валежник, пробирались в зарослях ельника и наконец выбрались к Вишере. Трофим остановился, повернул лицо к голым утесам и сказал:

— Вот отседа. Я говорить буду, а ты слушай!

Слова Трофима кто-то повторил отчетливо и громко.

— Э, какое чудо-то! — как-то радостно сказал Трофим.

И вновь кто-то