Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

поцелуем.

Она застонала от боли, вцепилась ногтями в плечи Жиля, извиваясь, как змея, словно стремилась уйти от жгучих судорог, пронизавших все ее тело, но он устремился с ней на диван.

Давно не занимался он любовью с такой необычной для него жестокостью. Его увлекали независимо от воли самые простейшие и одновременно сложные побуждения. Это была и злоба за ту развязность, с какой эта женщина навязала ему свою волю с полным презрения бесстыдством, и гнев на самого себя за то, что не смог противиться ей, и чувство безнадежности, поскольку было очень вероятно, что это шелковистое тело будет последним для него. Капканы были хорошо расставлены, а его шансы выехать из Мадрида минимальны. Однако очень скоро он заметил, что его грубость была далека от того, чтобы не нравиться этой женщине. Напряженная, как струна, со слезами в глазах, она стонала под его натисками, но торопила его всеми своими силами к завершению с такой силой, что они почти слетели с дивана.

Спустя некоторое время, когда он бессильно лежал на ней, чувствуя, как тяжело бьется его сердце на ее груди, она ласково погладила его по спине, робко и осторожно, словно боясь разбудить в нем уснувшего демона, затем тихо прикоснулась губами к его губам.

— Грубиян, — прошептала она ласково. — Ты же мне сделал больно, знаешь? Разве так можно обращаться со знатной дамой?

Он резко отстранился от нее, как будто обжегшись, устремил на нее холодный взгляд, в котором уже ничего не было от любовного безумия.

— Разве это была знатная дама? — спросил он издевательским тоном. — Я увидел лишь кошку, самку с самыми животными инстинктами. Именно такую я давно и желал.

Оскорбление было встречено улыбкой, гибкие руки ласкали тело молодого человека.

— Час еще не прошел, мой милый друг, а ты уже… все?

Опровержение было мгновенным. Прошел час, затем второй, потом третий, отмечаемый меланхолическими перекличками стражников и их тяжелыми шагами, отзывавшимися эхом на пустынных улицах. И когда наконец молодая женщина бессильно откинулась на грудь своего любовника, то она прошептала ему с покорностью и мольбой:

— А теперь ты согласишься пойти со мной?

Он ласково поцеловал ее глаза, рот, груди.

— Нет, милая моя, теперь еще более, чем прежде. Благодаря тебе у меня хватит сил, чтобы со смехом встретить палачей святейшей инквизиции.

Она взорвалась:

— Трижды упрямый мул. На костре не до смеха. Речь же идет о палачах. Ты думаешь, что я смогу увидеть тебя униженным, увидеть, как ты корчишься в укусах пламени, прикованный цепями к столбу. И все из-за этой шлюхи Марии-Луизы. Ты говорил или нет, что твоя жизнь принадлежит мне?

— Я это говорил, но…

— Такие обещания не допускают никаких «но». Я, стало быть, полагаю, что могу поступать с твоей жизнью по моему усмотрению, и я тебе приказываю, слышишь, приказываю, чтобы ты ждал меня здесь. Я приеду за тобой завтра утром.

Не возражай, не говори нет, ты не имеешь никакого права. По-моему, я нашла отличный способ помочь тебе уехать из Мадрида, способ почти безопасный.

— Почти! Видишь сама!

— Не будь глупцом. Надо всегда считаться с судьбой, но я люблю опасность. Я нахожу в ней истинный вкус к жизни, но, к несчастью, здесь я редко встречаю настоящую опасность. То, что мы будем делать с тобой вместе, безумно позабавит меня, и я никогда не прощу себе, если лишусь этого. И в конце концов, если ты хочешь знать, ты мне нужен во Франции. Ты, может быть, сможешь оказать мне очень большую услугу. На нее способен только ты. Видишь, мы квиты.

— Это правда? Я уже ничему не верю. Но говори же, скажи, что я смогу для тебя сделать?

— Нет. Это завтра. Завтра даже дьявол будет на моей стороне, ведь завтра праздник, и ему больше нечего будет делать. И не бойся, я не забуду и твоего слугу-индейца. Теперь мне пора возвращаться во дворец. Нет, нет, не бойся за меня. — Она увидела протестующий жест Жиля. — Я ничем не рискую на ночных улицах Мадрида. Люди знают меня и любят. Достаточно любят, чтобы слепые нищие, которым я тайно помогаю, не говорили о моем визите в бедный квартал. Они довольствуются моими выходками по отношению к Бенавенте.

Я скажу сеньору Гойе, чтобы он запер тебя. Не разрушив дома, ты не сможешь выйти отсюда.

Она поцеловала его и исчезла так же неожиданно и бесшумно, как и появилась. Остался лишь ее теплый запах амбры, ласковый, как последний поцелуй. Дом, весь квартал — все погрузилось в молчание. Лишь мерный голос стражника возвестил:

— Полночь, христиане, спите!

Вновь обретя надежду. Жиль решил отдаться на волю Всевышнего и… Каэтаны, способной нарушить все предписания самого Всемогущего.

Она была из тех женщин, которым ничто не может противиться, поскольку они не верят, что это возможно.

На заре тяжелая тишина была нарушена звоном колоколов бесчисленных церквей, гитар, рокотом барабанов, девичьим смехом, радостными мальчишескими криками. Мадрид шумно просыпался под розоватым прекрасным небом. Начинался праздник покровителя города Сан-Исидоро.

Появление Пако в роскошном великолепии костюма махо из сатина золотистого цвета с черными позументами внесло дух праздника и в мастерскую. Источаемые им запахи были такими же терпкими, как и ароматы герцогини. Казалось, он пребывал в самом радостном настроении, как будто присутствие француза не сулило ему участь быть заживо сожженным в одну из ближайших ночей.

— Если я не хочу, чтобы что-нибудь заметили, мне придется сопровождать жену на мессу. Но ты, друг мой, что ты решил? Скорее, что решила прекрасная дама, снизошедшая до этого презренного дома?

— Она должна приехать за мной этим утром.

Она заявляет, что нашла чудесный способ вывезти меня из Мадрида. Но я опасаюсь, что она будет злоупотреблять…

— Но чем же? Эта женщина способна победить самого дьявола. Я завидую тебе, что ты стал ее другом.

— А почему бы тебе тоже не стать ее другом?

Помнишь, она сказала, что не забудет тебя.

От горячей радости суровое лицо художника неожиданно просветлело, и Жиль понял, что образ герцогини вошел в сердце его друга.

— Ты думаешь? — с надеждой прошептал он.

Жиль понял, что он угадал. — Я так бы хотел работать для нее, писать ее еще и еще. Она постоянна, но каждый раз другая. То она божественна, то просто женщина, то мадридская девчонка, то королева.

— Скажем, что она Женщина, — улыбнулся Жиль. — А теперь, Пако, дай я тебя обниму, и попрощаемся. Когда ты возвратишься, меня уже здесь не будет. Я не знаю, увидимся ли мы с тобой.