Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

моим другом.

Модель чинно оделась и превратилась в обыкновенную служанку. Друзья уселись за стол. Микаэла подала еду.

Во время трапезы Жиль поведал Гойе свою историю, затем художник достал из угла мастерской большой горшок из красного фаянса с длинными сигарами и предложил Жилю.

— Как мужчина ты прав, что поставил на место Каэтану д'Альба. Но как преследуемый беглец ты не прав. Конечно, она знает, как тебе безопасно уехать из Испании. Как же ты теперь намерен выкручиваться?

— Может быть, с помощью банкира Франсуа Кабарруса. Он владеет складами, судами, у него многочисленные связи с королевской канцелярией. Ему же не составит труда получить фальшивый паспорт. А с ним, прибегнув к небольшому маскараду, нетрудно будет выехать из Испании.

Это же не сложнее, чем ускользнуть от индейцев в лесу.

— Но ведь сеньор Кабаррус живет в Карабаншеле, а чтобы проехать туда, необходимо миновать городские заставы, они охраняются крепко.

Как же ты это сделаешь? Однако я могу пройти их без затруднений.

— Ты сделаешь для меня это?

Гойя пожал плечами.

— Можно подумать, что речь идет о каком-то подвиге. Просто прогулка до Карабаншеля. А кстати, твой друг-гасконец, он в курсе того, что с тобой произошло?

— Нет. Ехать к нему сейчас рискованно. Меня же ищут всюду. Все же мне хотелось бы попросить у него немного денег.

— Я съезжу и к нему, не беспокойся.

— Но, Пако, а как же твоя работа?

Художник не слушал его. Он уже снимал через голову свою рабочую блузу, измазанную красками. А когда его взлохмаченная голова показалась из белоснежных складок свежевыглаженной рубашки, он миролюбиво заявил:

— Работа может подождать. Микаэла тоже.

Пока меня нет, у нее будет достаточно работы по дому. Кстати, ты можешь считать этот дом твоим. Ешь, пей, спи! Ты у себя дома. Силы тебе еще понадобятся. И скоро.

Гойя вернулся лишь к ночи. Шум закрывающейся двери разбудил Жиля, уже уснувшего на диване. Он вскочил. В неясном свете свечи он увидел озабоченное и измученное лицо Гойи.

— Ну что? — спросил Жиль.

Художник пожал плечами, бросил на стул широкий плащ и сомбреро. Жара спала, дул холодный ветер из сьерры.

— В поисках твоего друга я побывал всюду. Я прошел все таверны, все игорные дома, я был даже у Бенавенте, где его часто видели в последнее время. Дома у него никого нет. Хозяйка дома сообщила мне, что драгуны Нумансии вчера были отправлены в Саламанку в связи с тамошними волнениями студентов.

Лицо Жиля исказилось.

— Да, мои шансы улетучиваются.

— И даже больше, чем ты предполагаешь. Я хотел поехать к твоим друзьям Кабаррусам, но это невозможно: все городские ворота накрепко закрыты. В квартале полно полицейских.

— В квартале? Но почему? Меня выследили?

— Не знаю, но когда человек хочет скрыться и никого не знает, то у него больше шансов сделать это именно в бедных кварталах. Это же так про-. сто!

Появилась встревоженная Микаэла.

— Стучат в дверь. Кто бы это мог быть в такое время?

Не говоря ни слова, друзья переглянулись, охваченные такой же тревогой. Если это полиция, то ночь они проведут в тюрьме, а через неделю будут уже в другом мире.

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — пробормотал Гойя, бросаясь к своим эскизам и поворачивая их к стене, торопливо набрасывая покрывало на бесстыдный портрет служанки. Стук молотка в дверь становился все настойчивее.

— Иду! — закричал художник и добавил шепотом:

— Идите с Микаэлой на кухню. Оттуда все слышно. Если дела пойдут плохо, взбирайся на крышу и оставайся там. Я тебя найду.

— Лучше будет, если я уйду, Пако. Не хочу подводить тебя.

— Это будет самый лучший путь в петлю. Я же тебе сказал, что весь квартал кишит полицейскими и шпиками. Делай то, что я тебе говорю. Сейчас не до героизма.

Жиль прошел за Микаэлой в маленькую кухню, заваленную банками с вареньем, связками лука, в которой царил фантастический беспорядок, говоривший явно не в пользу достоинств Микаэлы как хозяйки. Но через маленькое круглое окно можно было видеть все, что происходило на дворе. И видеть, и слышать.

Он услышал мощный голос Пако:

— Кто стучит? Что вам нужно?

Несмотря на свой тонкий слух. Жиль не смог различить приглушенного ответа, но увидел, как Гойя быстро открыл ворота, поднял фонарь и склонился в низком приветственном поклоне.

В свете фонаря появилась женщина, закутанная в темную шаль. Жилю не надо было ее разглядывать. Из темных складок шали появилось бледное лицо Каэтаны д'Альба. Все беспокойства его улетучились, в сердце появилось что-то похожее на радость. Какие причины могли побудить гордую герцогиню появиться в этом скромном доме, если не желание увидеть его?

Он вышел к ней, когда та появилась в мастерской в сопровождении художника, еще не оправившегося от удивления от такого неожиданного визита. Когда Жиль очутился перед ней, то не нашел ничего лучшего, как пробормотать:

— Вы? Это вы?

Каэтана рассмеялась звонким смехом, столь не соответствующим царящему в доме тревожному настроению.

— Естественно, это я. Я хотела выяснить, действительно ли вы в безопасности и не делаете ли каких-нибудь новых глупостей.

Она спустила свою шаль и предстала перед Жилем в костюме махи, том самом, в котором он видел ее на празднике королевы Мая в сопровождении Ромеро. Не подымая ее, она прошлась по мастерской, разглядывая все вокруг.

— Надеюсь, вы меня простите, что я пришла в ваш… тайный сад, сеньор Гойя? Кажется, что вы меня не особенно любите. Так, по крайней мере, говорят многие ваши друзья, друзья доньи Жозефы. Вы же ее друг?

Художник поклонился, положил руку на сердце.

— Многочисленные друзья доньи Жозефины, которая соизволила причислить простого художника к этому элегантному кругу, часто не знают того, о ком говорят, ваша светлость. Как можно любить или ненавидеть то, чего не знаешь? К тому же герцогиня д'Альба, кажется, никогда не замечала моего скромного существования…

— Браво! — радостно воскликнула Каэтана. — Я заслужила бандерилью, сеньор. Полагаю, что в будущем я вспомню о вас.

Говоря это, она круто повернулась на каблуках своих туфелек из черного сатина так, что открылись щиколотки, направилась к мольберту и решительно сдернула покрывало.

Наблюдавший за ней Жиль увидел, как краснеет ее лицо, как странный отблеск появился в ее взгляде. Она стояла перед мольбертом в излюбленной позе махи с руками на талии. Он увидел, как побелели кисти рук, нервно теребившие шелк корсажа. Когда же она повернулась к художнику, ее лицо сделалось непроницаемым.

— Думаю, отныне я не забуду вас, сеньор Гойя, — медленно проговорила она. — Ваш французский Друг сказал мне, что