Хрущев - Уильям Таубман

Несмотря на столь мрачную ситуацию или, точнее, именно вследствие ее, с мая по декабрь 1957 года Хрущев дал западным журналистам не меньше восьми интервью, в которых обычное бахвальство ракетами чередовалось с предложениями переговоров. «Между нашими странами нет таких проблем, которые нельзя было бы решить», — говорил он 13 мая редактору «Нью-Йорк таймс» Тернеру Кэтледжу. Но, если полагаться на Даллеса и Громыко, «они и за сто лет ни о чем не договорятся». Когда его спросили, не хочет ли он посетить США, Хрущев с важностью ответил: «Как турист я поехать не могу, а как государственный деятель — сейчас не вижу смысла»; однако встреча с Эйзенхауэром, безусловно, была бы очень полезна, поскольку «я глубоко уважаю президента Эйзенхауэра и уже беседовал с ним лично»11. К ноябрю Хрущев заговорил решительнее: если его мирные предложения отвергаются, заявил он корреспонденту Юнайтед Пресс Генри Шапиро, «тем хуже для мира»12.

Интерес Хрущева к США особенно ярко проявился на роскошном кремлевском приеме в канун Нового, 1958 года, где присутствовала почти тысяча человек. Ужин начался около одиннадцати вечера и длился до семи утра. В отличие от прошлого Нового года, на котором Хрущев произнес столь враждебную речь, что послы западных держав принуждены были покинуть зал, на этом празднике царила радостная и дружелюбная атмосфера. В первый раз за много лет Хрущев предложил вспомнить войну и поднял тост «за союзников», особенно отметил помощь Соединенных Штатов, а закончил восхвалением Эйзенхауэра — единственного из западных политиков, которого он называл по имени. «О странах соцлагеря Хрущев и не вспомнил», — замечает югославский посол Мичунович.

Посол США Томпсон и его жена Джейн сидели за одним из боковых столов, лучами расходившихся от стола Президиума. Томпсон предупредил жену, что, если Хрущев снова начнет «выступать», она должна будет встать и выйти из зала вместе с ним. Миссис Томпсон плохо понимала по-русски и не уловила смысл речи Хрущева; поэтому, когда муж поднялся, она, нахмурившись и поджав губы, вскочила вместе с ним и приготовилась двинуться к выходу. Каково же было ее удивление, когда посол, широко улыбаясь, подошел к столу Хрущева и чокнулся с ним и со всем кремлевским руководством!13

Три недели спустя Юрий Гвоздев, советский разведчик, работавший под прикрытием в советском посольстве в Вашингтоне, спросил одного американца, имевшего связи в правительстве: как тот считает, возможно ли организовать неофициальный визит Хрущева в Вашингтон для разговора с Эйзенхауэром? Согласится ли на это правительство?

— Вы хотите сказать — совершенно неформальный визит, без переговоров, без вопросов, вынесенных на обсуждение? — уточнил американец.

— Именно, — ответил Гвоздев. — Мистер Черчилль и главы многих других государств приезжали сюда, чтобы пообщаться с президентом неофициально… На такой же основе хотел бы приехать и Хрущев.

— А вы откуда это знаете? — поинтересовался американец.

— Знаю! — уверенно ответил тот. — Могу вам сообщить, что наше правительство ищет способ получить такое приглашение. Для Хрущева это очень важно14.

В первой половине 1958 года Хрущев начал проявлять нетерпение. В тот самый день, когда прощупывал почву разведчик Гвоздев, Хрущев в Минске произнес в адрес США пламенную обличительную речь. К тому времени Булганин написал Эйзенхауэру еще два письма с предложением саммита (а также запрета на испытания ядерного оружия, на ядерные бомбы для ФРГ и предложением серии культурных обменов). Даллес охарактеризовал эти предложения как «колыбельную мистера Хрущева», и Эйзенхауэр ответил, что предпочитает общаться по регулярным дипломатическим каналам15.

«Чего хотят от нас Эйзенхауэр и Даллес? — гневно вопрошал Хрущев. — Разрушить социалистический строй? Того же хотел и Гитлер — но ему это не удалось, и американцев ждет та же судьба»16. А в марте Хрущев уже публично выпрашивал приглашение: «Расстояние от нас до Америки не такое уж огромное. Можно позавтракать здесь, пообедать в самолете, а поужинать в США»17.

Тем временем события шли своим чередом. Казнь Имре Надя вызвала на Западе выступления протеста, на которые советские граждане «по собственной инициативе» ответили демонстрациями18. В июле был убит прозападно настроенный король Ирака Фейсал II; Вашингтон и Лондон ввели войска в Ливан и Иорданию, в ответ на что Хрущев пригрозил применить силу для защиты «иракской революции». По словам Сергея Хрущева, поначалу отец нервничал, но быстро обрел спокойствие: «В пылу схватки он чувствовал себя как рыба в воде». Президенту Египта Насеру, прибывшему в Москву в разгар кризиса, Хрущев заметил: «Ситуация очень опасна, и, думаю, победит тот, у кого крепче нервы». Вообще Хрущев любил «игру на скорость — когда приходится действовать очень быстро, не задумываясь о том, что собирается сделать противник. Все равно что играть в шахматы в темноте»19.

Еще более усугубил напряженность в отношениях Востока и Запада Тайваньский кризис осени 1958 года. Вначале Хрущев заявлял, что нападение на Китай СССР будет рассматривать как нападение на себя, а уже под конец кризиса отправил Эйзенхауэру такое грубое письмо, что президент вернул его как неприемлемое. При этом советский лидер не переставал добиваться саммита — отчасти, как объяснял он Мичуновичу 8 октября, потому, что Советскому Союзу «очень нужен мир на ближайшие лет пятнадцать — двадцать», после которых «никто уже не сможет начать войну, даже если захочет», в том числе потому, что «снятие напряжения в Европе… ослабит систему доминирования США в мире, ослабит военных союзников США и их военные базы, а это вызовет политические проблемы в самих Соединенных Штатах»20.

Двумя днями ранее на даче у Хрущева в Пицунде гостил Эрик Джонстон, президент Американской киноассоциации: у этого человека были хорошие связи в правительстве США, в свое время он выполнял роль эмиссара Рузвельта у Сталина. Хрущев приглашал Джонстона остаться на ночь, а наутро отправиться на охоту, но тому надо было возвращаться в Москву. Во время этой встречи Хрущев несколько раз повторил, что хотел бы увидеться с Эйзенхауэром: «Знаете, он мне по-настоящему нравится. На Женевской конференции мы с ним каждый вечер после переговоров ходили в бар и выпивали вместе. Надеюсь, он в добром здравии. Хотелось бы мне посидеть с ним и потолковать»21.

По-видимому, и берлинский ультиматум Хрущева был не чем иным, как средством вытащить Эйзенхауэра за стол переговоров. К осени 1958 года, вспоминает Трояновский, в отношениях между Востоком и Западом так и не случилось «прорыва»: напротив, «на некоторых политических направлениях положение… ухудшилось». Западная Германия «вооружалась быстрыми темпами и все прочнее вовлекалась в западный военный блок. Гонка вооружений наращивала обороты и была готова вырваться в космос. В переговорах о сокращении вооружений стороны топтались на месте, а расходы на вооружение ложились все более тяжелым бременем на экономику нашей страны. Восточная Германия по-прежнему находилась в изоляции и подвергалась различным формам давления. Вдоль периметра СССР множились американские военные базы, новые военные базы создавались в Азии и на Ближнем Востоке». В дополнение ко всему прочему, росла напряженность в отношениях с Китаем, и, по Трояновскому, «все громче раздавались голоса о том, что, если придется выбирать между Западом и Китаем, лучше выбрать Китай».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});