Хрущев - Уильям Таубман

Хрущев упрекнул Мао за то, что тот «обидел» Неру («И ради чего? — добавил он. — Ведь этот спорный клочок земли — просто пустыня, там никто не живет!»), за то, что «упустили» далай-ламу151, за то, что вздумали бомбить острова, не посоветовавшись с Москвой («Мы у себя не знаем, что вам завтра в голову взбредет!»). Ответ маршала Чэнь И («Обвиняя нас, вы поддерживаете Чан Кайши и американских империалистов») поверг Хрущева в ярость. Побагровев, он начал орать на Чэня: «Конечно, вы маршал, а я — всего лишь генерал-лейтенант! Но я — первый секретарь ЦК КПСС, а вы меня оскорбляете!»

— Верно, вы генеральный секретарь, — отвечал Чэнь. — И когда вы правы, мы к вам прислушиваемся. Но когда вы ошибаетесь, мы не стесняемся вам возражать.

Далее Хрущев пожаловался, что китайцы численно превосходят его делегацию: «Нас здесь трое, а вас — девять человек, и все вы твердите одно и то же!»

Мао, по воспоминаниям переводчика, улыбнулся и заговорил негромко и спокойно: «Я вас долго слушал. Вы бросили нам много обвинений. Говорили, что мы… не должны были ссориться с Неру, не должны были бомбить Цзиньмэнь, что не следует нам проводить Большой скачок, не следует хвалиться своей верностью марксизму. Теперь позвольте и мне обвинить вас в ответ. Думаю, вы виновны в приспособленчестве и оппортунизме».

Поначалу Хрущев как будто не понял, о чем речь; затем, когда то же обвинение повторил Чэнь И, взорвался. «Если мы, по-вашему, приспособленцы, — воскликнул он, — то я вам теперь руки не подам!»

— Я не боюсь вашего гнева, — отвечал Чэнь И.

— И не старайтесь плюнуть нам в лицо — слюны не хватит! — рявкнул Хрущев.

По окончании переговоров (если к этой перепалке можно применить такое слово) дела пошли не лучше. На банкете в Большом народном дворце, в присутствии пяти тысяч гостей, Хрущев, стремясь восстановить дружескую атмосферу, завел очередную пространную речь, в которой посоветовал Китаю не испытывать «американских империалистов» на прочность. Ответную речь Мао произносить отказался, поручив это Чжоу Эньлаю152. Оставшись со своими коллегами наедине, Хрущев принялся высмеивать китайцев, рифмуя их имена с русскими нецензурными словами, а самого Мао называя «старой калошей» — хотя едва ли не понимал, что помещение прослушивается153.

Предполагалось, что визит продлится неделю. Однако уже через три дня русские улетели домой. Бывший работник ЦК Лев Делюсин вспоминает восклицание Хрущева: «Что случилось?! Вы спрашиваете, что случилось?! Да если бы я сам понимал!»154 Его спутники, по словам Червоненко, тоже в основном хранили молчание, однако чувствовалось, что они во всем винят Хрущева. Впрочем, виноваты они были и сами — им следовало предупредить своего патрона о том, какие темы для Мао особенно чувствительны. Делюсин полагает, что разрыва можно было бы избежать, прояви Хрущев больше «терпения и понимания». В этом с ним (что неудивительно) согласны и помощники Мао. Как ни «умен и сообразителен» был Хрущев, замечает переводчик Ли Юэжэнь, однако «до Мао ему было далеко». «Мао видел себя тореадором, — добавлял Ян Минфу, — а Хрущева — быком»155.

Отправляясь домой один, оставив в Пекине почти всю советскую делегацию, — Хрущев выглядел «страшно угнетенным». Он не полетел прямо в Москву, а, чтобы развеяться и сгладить тяжелые впечатления, предпринял двухдневное путешествие по советскому Дальнему Востоку. Политрук корабля, на борт которого поднялся Хрущев во Владивостоке, был потрясен тем, что увидел: «Это был совсем не тот человек, которого мы привыкли видеть по телевизору — ни физически, ни душевно. Тот Хрущев, которого мы знали, был живым, энергичным, неутомимым, с неизменным чувством юмора. Но сейчас перед нами стоял другой человек — угрюмый, подавленный, ко всему безразличный». Даже охота на близлежащем острове (где ручные олени сами шли навстречу охотникам — только успевай перезаряжать ружье) не улучшила его настроения. «Это не охота, а убийство», — проворчал Хрущев. Большую часть времени на корабле он проводил у себя в кабине156.

Похоже, что абсолютная власть, к которой так рвался Хрущев, не принесла ему счастья.

Глава XV

БЕРЛИНСКИЙ КРИЗИС И ПУТЕШЕСТВИЕ В АМЕРИКУ: 1958–1959

В эпоху Хрущева пышные и торжественные «дружеские встречи» были обычным делом. В столицу то и дело наведывались лидеры братских компартий, и тысячи советских «энтузиастов», собранных по разнарядке, приветствовали их в огромных залах московских дворцов. Вот и 10 ноября 1958 года Хрущев принимал во Дворце спорта Владислава Гомулку и других польских руководителей. За два месяца до того правительство Восточной Германии потребовало, чтобы западные державы включили их страну в подписание мирного договора, тем самым узаконив статус-кво в Европе. Западная Германия в ответ предложила объединить две Германии с помощью свободных выборов. Ни то ни другое предложение не было новостью; за спинами двух Германий стояли Москва и Вашингтон, так что никаких сюрпризов не ожидалось. Однако 10 ноября Хрущев взорвал бомбу: «Очевидно, для участников Потсдамского соглашения настало время… нормализовать ситуацию в столице Германской Демократической Республики. Советский Союз, со своей стороны, готов передать правительству в Берлине те функции, которые сейчас исполняются советскими учреждениями… Если Соединенные Штаты, Франция и Англия заинтересованы в вопросах, касающихся Берлина… они должны достигнуть соглашения [с ГДР]. Что касается Советского Союза, мы чтим наши обязательства по отношению к нашему союзнику — ГДР…»1

В переводе на простой язык: если Запад не признает Восточную Германию, СССР нарушит Потсдамское соглашение, передав Вальтеру Ульбрихту свои полномочия по доступу к Западному Берлину. Если западные державы попытаются этому помешать, Москва начнет войну для защиты своего союзника.

Заявление Хрущева повлекло за собой спешные консультации в столицах западных держав. Посол США в СССР Льюэллин Томпсон, лучше многих знавший Хрущева, предположил, что тот пытается навязать Западу признание ГДР и запрет ядерного оружия для Западной Германии. Однако Томпсон и его западные коллеги «терялись в догадках», каким образом Хрущев надеется этого добиться. Быть может, он «настолько недооценивает Запад»? В Вашингтоне президент Эйзенхауэр пытался скрыть свои опасения под маской бравады. Интуиция, заявил он госсекретарю Кристиану Хертеру, подсказывает ему единственный ответ: «Если русские хотят войны за Берлин — они ее получат». Однако его администрация молчала, не желая выдавать своей нервозности2.

Вторая бомба взорвалась 27 ноября, на официальной пресс-конференции Хрущева. В четыре часа пополудни он вошел в овальный, отделанный красным деревом кабинет Совета министров в Кремле. Был День благодарения, и американские корреспонденты явились в последнюю минуту, прямо из-за праздничных столов. «Мы предприняли много шагов, чтобы снизить международную напряженность», — объявил Хрущев: он выглядел бодро, говорил «эмоционально и энергично». Однако западные державы «хотят сохранить напряженность, а не уничтожить ее». Западный Берлин превратился в «злокачественную опухоль». Вот почему, как сообщается в двадцать восьмой дипломатической ноте, разосланной этим утром западным послам, Советский Союз решил «предпринять хирургическую операцию». В ноте содержится ультиматум: либо западные страны подписывают мирный договор с ГДР и в течение шести месяцев превращают Берлин в демилитаризованный «свободный город», либо СССР передаст Восточной Германии свои полномочия регулировать доступ из Западной Германии в Западный Берлин3.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});