Иисус Неизвестный - Дмитрий Мережковский

Что произошло с исчезнувшим Телом, – «маленький случай», petit hasard,[1030] или «маленькое плутовство», petit supercherie, как думает Ренан;[1031] или огромный «всемирно-исторический фокус-мошенничество», как заключает Штраус,[1032] через семнадцать веков повторяя Цельза: «Кто это видел (как Иисус воскрес)? – Полоумная женщина (Мария Магдалина) и еще кое-кто из той же мошеннической шайки фокусников».[1033] Или, наконец, все объясняется пятью-шестью необыкновенно живыми «галлюцинациями»? – «О, божественная сила любви!.. Миру даст воскресшего Бога страсть галлюцинирующей женщины», – все еще поет, чаруя любителей уличной музыки, самая фальшивая из всех шарманок XIX века – «Прекрасная Елена христианства», как Пруст назовет Ренанову «Жизнь Иисуса».[1034]

Но все, у кого есть хоть капля исторического слуха и зрения, чувствуют какое-то слишком твердое тело исторической действительности в евангельских свидетельствах о Воскресении, чтобы отвергнуть их просто, как «миф». – «Малый разум», rationalismus vulgaris, XVIII века вынужден был предположить мнимую смерть («глубочайший обморок») Иисуса на кресте:[1035] до того невероятно, чтобы в явлениях Воскресшего все было только «обман» или «самообман», «галлюцинация»; а немногим больший разум двух последних веков, чтобы разорвать слишком для него опасную связь пустого гроба с явлениями или «видениями» Воскресшего, вынужден предположить, что тело Христа – и все христианство вместе с Ним – выброшено в «общую яму», «свалку для нечистот».[1036]

XVII

Что же, в самом деле, произошло с телом Иисуса? Если оно оставалось в гробу, то как могла родиться вера учеников и как могли они ее возвещать тут же, в Иерусалиме, где так легко было доказать всем, что тело мнимо воскресшего все еще лежит и тлеет в гробу? Трудность эту обходят, предполагая, что весть о Воскресении ученики сначала таили от иудеев, «шептали ее друг другу на ухо», далеко от Иерусалима, в Галилее.[1037] Но предположение это ничем не подтверждается ни в евангельских свидетельствах, ни тем еще менее в Деяниях Апостолов, где Петр возвещает с кровель:

…всем да будет известно… что Иисуса Христа, Которого вы, распяли… Бог воскресил из мертвых (4, 10).

Разве это «шепот на ухо»? И весь Иерусалим слушает; слушают убийцы Христа, и в голову никому не приходит обличить Петра во лжи.

Да и как предположить, что среди самих учеников не нашлось другого Фомы Неверного, чтобы убедиться, пуст ли гроб или тело все еще в нем? Если же гроб был действительно пуст, то кем похищено тело? Иудеями? Но как же опять-таки не уличили они учеников во лжи, когда одним ударом – указанием на истлевшее тело или по крайней мере на тех, кто погребал его, все христианство могло быть уничтожено в корне? Или тело «украдено» самими учениками? Но как поверить, что на таком «маленьком плутовстве» или огромном «всемирно-историческом фокусе-мошенничестве» могла быть основана такая правдивая и пламенная вера, как у первой общины; что на таком гнилом основании могло быть воздвигнуто такое непоколебимое здание, как Церковь?

Если же вера учеников – «самообман», «галлюцинация», то зачем во всех евангельских свидетельствах, особенно в нынешнем, кажется, очень древнем и исторически подлинном конце Марка, так много и откровенно сообщается о «неверии» учеников?

…Слыша, что Он жив… не поверили. После того явился… двум (ученикам) на дороге… и те возвестили прочим: но и им не поверили. Наконец, явился самим Одиннадцати… и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили. (Мк. 16, 11–14.)

И уже в последнем на земле свидании перед вечной разлукой:

увидев Его, поклонились Ему, а иные усомнились (Мт. 28, 17), —

не поверили.

Что за странный способ пробуждать веру неверием, обманывать себя и других, указывая на возможность и легкость обмана! Все это необъяснимо, если не предположить, что тут действительно что-то было, чего мы не знаем.

XVIII

Вера в Воскресение – движущая сила всего христианского человечества. От чего зажглась эта вера? От пяти-шести необыкновенно живых «галлюцинаций»? Думать это – так же нелепо, как то, что от пяти-шести искр закипела вода в огромном котле. Нет, как бы ни судить о явлениях Воскресшего, одно несомненно: в них была «неодолимо принудительная действительность» – то, что снова подняло павшую веру учеников с такою же внезапной силой, с какою согнутая пружина разгибается; чем была она согнута, мы видим, но не видим, что разогнуло ее, а ведь в этом весь вопрос.[1038]

В тридцать шесть часов, от вечера Страстной Пятницы до утра Пасхальной Субботы, ученики что-то пережили, чего мы не знаем. Но, как по тому, что кусок железа сделался куском стали, мы узнаем, что он был раскален добела и опущен в ледяную воду, так по тому, что Симон, во дворе Каиафы «дрожащая тварь», сделался Верховным Апостолом Петром, мы узнаем, что он пережил что-то неведомое нам, о чем сам говорит:

воистину воскрес,

. (Лк. 24, 34).

Что бы ни произошло у пустого гроба, одно несомненно: вера в победу над смертью и в жизнь бесконечную связана доныне, как девятнадцать веков назад, с пустым гробом в саду Иосифа Аримафейского.[1039]

XIX

…(Жены) возвратившись от гроба, возвестили все Одиннадцати и всем прочим.

И показались им слова их бредом, и не поверили им. (Лк. 24, 9–11.)

«Бред»,

, deliramentum, по-нашему «галлюцинация», – это врачебное слово повторит за Лукой – врачом врач Цельз: «Кто это видел? Полоумная женщина».[1040] Даже пойти взглянуть на пустой гроб никто из учеников не потрудился: таким «бредом» кажутся им слова женщин.[1041]

Начатое Лукой продолжает Иоанн:

в первый же день недели, рано, когда еще было темно, Мария Магдалина приходит ко гробу и видит, что камень отвален… И бежит, и приходит к Симону Петру и другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его.

Несколько жен – у синоптиков, а здесь, в IV Евангелии, Мария Магдалина – одна; но говорит во множественном числе: «не знаем»,

, от лица многих или по крайней мере двух, – своего и «другой Марии»,

, – «Неизвестной» (Мт. 27, 61).

Тотчас вышел Петр и другой ученик; и пошли ко гробу.

Оба побежали вместе; но другой ученик бежал скорее Петра и пришел ко гробу первым.

И, наклонившись, увидел лежащие пелены, но не вошел во гроб.

Видит сквозь низенькую дверцу гробовой пещеры в сумраке ее белеющие на гладкой скамье, или ковчегообразном ложе, пелены.

Вслед за ним приходит Симон Петр и входит во гроб и видит одни пелены лежащие и плат, который был на голове Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый, на другом месте. Тогда вошел и другой ученик… и увидел, и уверовал. (Ио. 20, 1–8.)

Поняли, должно быть, оба, по тому порядку, в каком лежали снятые одежды, что, «проснувшись» – воскреснув, Он снял их сам и сложил, как проснувшийся, вставая с постели, складывает ночные одежды; поняли, что тело Его не украдено, – как бы глазами увидели по этому порядку одежд, как Он вставал, раскутывал на Себе пелены, снимал с головы плат и свивал его неторопливо, тщательно: тихо все и просто, как бы «естественно»; страшно близко, страшно действительно, но чем действительнее, тем чудеснее. Кажется, еще не простыли от новой чудесной теплоты Воскресшего Тела эти пелены смертные. Кто прикоснулся к ним первый, – Иоанн или Петр? Кто первый увидел и уверовал? Так же, как в беге, состязаются и в вере Сын Громов, Иоанн, и поражаемый громом, Камень-Петр.

XX

…Петр пошел назад, дивясь сам в себе происшедшему, —

дополняет Лука (24, 12) Иоанна. «Сам в себе дивится» Петр, но еще никому ничего не говорит, «потому что боится», так же как жены, бежавшие от гроба, «никому ничего не сказали, потому что боялись».

А Мария стояла у гроба и плакала.

Как вернулась ко гробу, не помнит Иоанн, может быть, потому, что сама она не помнит. Плачет, как надгробная плакальщица или одинокая птица в вечерних сумерках. То, что Иоанн «увидел и уверовал», не убеждает ее: все еще не видит – не верит и продолжает свою бесконечную жалобу:

Господа моего унесли, и не знаю, где положили Его!

Плачет, как сестра – о брате умершем, как невеста – о женихе, мать – о сыне.

Матери Своей явился первой, —

помнят апокрифы; будет помнить и вся Церковь первых веков.[1042] Мог ли бы, в самом деле. Сын забыть о матери, – в Воскресении забыть о Рождестве? Обе, может быть, здесь, у гроба: одна, Мария Магдалина, и другая, Мария Неизвестная; та, кто родила, и та, кто первая увидит Воскресшего.