Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто покачал головой.

– Вполне возможно, – заметил Федман Кассад. – Но считают они нас пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. – Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. – В этой войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под угрозой.

Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает «жезл смерти».

– Так было бы проще, – задумчиво сказал полковник. – Шрайк никого не пощадит.

Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль.

Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс.

– Мы вместе пришли сюда, – сказал он. – Вместе и пройдем оставшийся путь.

Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу, опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц.

В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от удовольствия.

– Я ошибался, – сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. – У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за нее. – И он прикоснулся к головке Рахили.

Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип.

– Наши последние просьбы, – с трудом выговорил он. – Исполняет ли муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была закончена.

Отец Хойт повернулся к поэту:

– Неужели это так важно?

– Да, да, да, да! – задыхаясь, выкрикнул Силен. Отбросив пустую бутылку, поэт выхватил из своей сумки пачку тончайших пленок и потряс ею над головой. – Хотите прочесть это? Хотите, я сам прочту вам их? Это происходит снова. Прочтите мои старые стихи! Прочтите «Песни», которое я написал три столетия назад и никогда не печатал. В них есть все. Все мы. Мое имя, ваши имена, наше паломничество. Неужели вы не понимаете… Я создаю не стихи, я творю будущее. – Он выронил пленки и, нахмурившись, поднял пустую бутылку. Казалось, он держит в руках потир. – Я творю будущее, – повторил он с опущенным взглядом. – Но изменить следует прошлое. Одно мгновение. Одно решение.

Мартин Силен поднял голову. Его глаза покраснели.

– Существо, которое завтра уничтожит нас – моя муза, наш создатель и погубитель, – движется сквозь время из будущего в прошлое. И сейчас пусть оно схватит меня, но отпустит Билли. Пусть схватит меня, и пусть на этом оборвется моя поэма, останется незаконченной во веки веков! – Он еще выше поднял бутылку и, закрыв глаза, швырнул ее в дальнюю стену. Осколки стекла разлетелись облаком оранжевых искр.

Полковник подошел к поэту и положил свои длинные сильные пальцы на его плечо.

От этого простого жеста в комнате словно бы потеплело. Ленар Хойт оторвался от стены, воздел кверху правую ладонь, соединив большой палец с мизинцем, и негромко произнес:

– Отпускаются грехи твои.

Ветер бился о стены Башни и завывал в горгульях и на балконах. Отблески битвы, полыхавшей в сотне миллионов километров отсюда, окрасили лица паломников в кровавые тона.

Кассад вернулся к дверям. Остальные начали устраиваться на ночь.

– Нужно хоть немного поспать, – пробормотала Ламия Брон.

Какое-то время Консул вслушивался в вопли и свист ветра, потом повернулся на бок и, поправив служивший ему подушкой рюкзак, натянул одеяло повыше. Уже много лет его мучила бессонница.

Он подложил под щеку кулак, закрыл глаза и сразу же заснул.

Эпилог

Консул проснулся от треньканья балалайки, такого тихого, что он даже подумал, будто оно ему снится. Ежась от холода, он встал, набросил на плечи одеяло и вышел на балкон. Рассвет еще не наступил. Небеса по-прежнему пылали отблесками битвы.

– Извините. – Ленар Хойт поднял взгляд от струн и поплотнее запахнул накидку, в которую зябко кутался.

– Ничего, – ответил Консул. – Я выспался. – И вправду: он давно уже не чувствовал себя таким отдохнувшим. – Поиграйте еще.

Пронзительные звуки слились с воем ветра, налетавшего с горных вершин, в странный дуэт. Инструмент звучал так чисто, что у Консула защемило сердце.

На балкон вышли Ламия Брон и полковник Кассад. Через минуту к ним присоединился Сол Вайнтрауб. Рахиль ерзала в своей люльке и тянула к ночному небу ручонки, словно пытаясь сорвать распускающиеся на нем неправдоподобно яркие цветы.

Хойт играл. В этот предрассветный час ветер разгулялся вовсю, и чистые звуки свирели, издаваемые горгульями, вторили огромному фаготу Башни.

– Башка трещит, а всем насрать, – раздался голос поэта. Держась за голову, он подошел к перилам и свесился вниз: – Если я блевану с этой высоты, моя блевотина достигнет земли только через полчаса.

Отец Хойт не поднимал головы. Его пальцы летали по струнам. Северо-западный ветер все усиливался и становился все холоднее, но вплетавшиеся в его завывания чистые ноты балалайки несли с собой тепло и жизнь. Все кутались в одеяла и накидки, спасаясь от яростных порывов ветра, а маленький инструмент, не отставая от него ни на такт, вел свою партию. Никогда еще Консул не слышал более странной и прекрасной симфонии.

Ветер отчаянно взревел, обрушился на паломников с новой силой и внезапно стих. Хойт ударил по струнам в последний раз и отложил балалайку.

Ламия Брон огляделась:

– Почти рассвело.

– У нас есть еще час, – заметил полковник Кассад.

Ламия пожала плечами:

– К чему тянуть?

– И в самом деле, – сказал Сол Вайнтрауб и показал на восток, где звезды уже начали бледнеть, предвещая восход солнца. – Похоже, будет хороший день.

– Что ж, давайте собираться, – согласился Хойт. – Как вы думаете, нужно брать с собой вещи?

Все переглянулись.

– Вряд ли они понадобятся, – сказал Консул. – Разве что комлог с мультипередатчиком – его возьмет полковник. Берите только то, что вы приготовили для встречи со Шрайком. Все остальное оставим здесь.

– Ладно, – согласилась Ламия и, повернувшись к двери, махнула рукой: – Пойдемте.

От северо-восточных врат Башни вниз, к пустошам, вела шестьсот шестьдесят одна ступенька. Перил не было, и поэтому, прежде чем поставить ногу, паломникам приходилось подолгу вглядываться в темноту.

Спустившись, они оглянулись на оставшийся позади каменный отрог. Башня Хроноса казалась отсюда его частью, а балконы и наружные лестницы выглядели маленькими зарубками на теле горы. Особенно яркие вспышки иногда отражались в стеклах окон, порой мелькала тень горгульи – других признаков Башни не было заметно, словно она растворилась в камне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});