Око Мира - Роберт Джордан

Всадники приближались к подножию холма, каждый держал в одной руке факел, а в другой — длинное копье, правя лошадью коленями. В свете факелов Перрин разглядел белые плащи Детей Света. Воины высоко поднимали факелы и наклонялись вперед в своих седлах, всматриваясь в глубокие тени под пальцами Артура Ястребиного Крыла.

— Там, вверху, что-то есть, — сказал один из всадников. Голос его звучал чересчур громко, будто он сам боялся того, что крылось вне света факелов. — Говорю вам, там вполне может кто-то прятаться. Это не лошадь?

Эгвейн положила ладонь на руку Перрина; в темноте глаза девушки казались огромными. Ее безмолвный вопрос был очевиден, несмотря на тень, скрадывающую черты лица девушки. Что делать? Илайас и волки по-прежнему гонялись в ночи. Лошади внизу нервно переступали с ноги на ногу. Если сейчас мы побежим, они тут же нас догонят.

Один из Белоплащников двинул свою лошадь вперед и выкрикнул, задрав голову к вершине холма:

— Если вы понимаете человеческую речь, спускайтесь и сдавайтесь! Вам не будет причинено никакого вреда, если вы ходите в Свете. Если вы не сдадитесь, то все будете убиты. У вас на раздумья одна минута!

Копья опустились, длинные стальные острия сверкнули в свете факелов.

— Перрин, — прошептала Эгвейн, — нам от них не убежать. Если мы не сдадимся, они нас убьют. Перрин?

Илайас и волки по-прежнему свободны. Еще один отдаленный захлебнувшийся вскрик: какой-то Белоплащник оказался слишком близко к Пестрой. Эгвейн вопросительно смотрела на Перрина, ожидая решения. Если мы побежим... Он устало покачал головой, встал, словно бы в трансе, и заковылял вниз по холму в сторону Детей Света. Он услышал, как Эгвейн вздохнула и пошла за ним, еле-еле волоча ноги. Почему Белоплащники столь настойчивы, будто они страшно ненавидят волков? Почему они пахнут как-то не так? Перрину показалось, что он сам почуял этот неправильный запах, когда ветер подул от всадников.

— Брось топор! — повелительно сказал юноше командир отряда.

Перрин ковылял к нему, морща нос, стараясь отделаться от того запаха, который, как ему казалось, он чувствовал.

— Брось его, дубина! — Копье предводителя нацелилось Перрину в грудь.

Мгновение Перрин ошеломленно смотрел на наконечник копья, такой острый, что он без труда мог пронзить юношу насквозь, и вдруг выкрикнул:

— Нет!

Но кричал он не всаднику.

Из ночи возник Прыгун, и Перрин был един с волком. Прыгун, который щенком наблюдал за парящими орлами и которому так сильно хотелось летать в небе так, как летают орлы. Щенок подскакивал и прыгал, пока не сумел подпрыгнуть выше любого волка, и, повзрослев, никогда не забывал своей щенячьей мечты о парении в небе. Из ночи возник Прыгун и оторвался от земли в прыжке, воспарив, словно орел. У Белоплащника была лишь секунда, — только чтобы разразиться бранью, а потом челюсти Прыгуна сомкнулись на горле человека, наставившего копье на Перрина. Толчок оказался столь силен, что всадника просто выбило из седла, и оба, человек и большой волк, упали. Перрин почувствовал, как раздробилось человечье горло, ощутил вкус крови.

Прыгун приземлился мягко, уже отпустив убитого им человека. Шерсть волка была испачкана кровью, не только его собственной, но и чужой кровью. Глубокая рана пересекала волчью морду, проходя через пустую левую глазницу. Здоровый глаз волка на миг встретился со взглядом Перрина. Беги, брат! Волк крутанулся, чтобы прыгнуть опять, чтобы взмыть в воздух в последний раз, но копье пригвоздило его к земле. Второй кусок стали ударил волка меж ребер, вонзившись в землю под ним. Изворачиваясь и дергая ногами, Прыгун кусал державшие его древки. Парить!

Боль нахлынула на Перрина, и он испустил дикий вопль, в котором было что-то от волчьего воя. Ни о чем не думая, юноша рванулся вперед, по-прежнему крича. Все мысли исчезли. Верховые сблизились слишком тесно и не могли действовать копьями, а топор летал перышком в руках Перрина, один огромный волчий клык из стали. Что-то обрушилось на голову юноше, и, падая, он еще не знал, кто умер: Прыгун или он сам.

...парить словно орел.

* * *

Бормоча, Перрин открыл затуманенные глаза. Голова у него болела, а почему, он не помнил. Щурясь от света, он огляделся. Эгвейн стояла на коленях и смотрела на лежащего юношу. Они находились в квадратной палатке — не меньше комнаты средних размеров в жилом доме на ферме, с полотняным полом. Масляные светильники на высоких подставках, по одной в каждом углу, заливали палатку ярким светом.

— Хвала Свету, Перрин, — прошептала девушка. — Я боялась, что они тебя убили.

Не ответив, Перрин пристально посмотрел на седоволосого мужчину, сидевшего на единственном в палатке стуле. Темноглазое, доброе, как у любящего деда, лицо повернулось к юноше, лицо, так не соответствующее бело-золотому табару, который носил мужчина, и стянутым ремнями, сверкающим доспехам поверх его снежно-белых одежд. Лицо казалось доброжелательным, грубовато-добродушным и величавым, и что-то в нем соответствовало элегантной простоте и строгости всего в палатке. Стол, походная кровать, умывальник с простым белым тазом и кувшином, единственный деревянный сундук, инкрустированный незатейливым геометрическим узором. Дерево было отполировано до мягкого блеска, оно блестело тускло, совсем неярко, и ничто не бросалось в глаза. Вся обстановка в палатке несла на себе печать мастерства, но только тот, кто когда-либо наблюдал за работой истинного мастера — такого, как мастер Лухан или столяр-краснодеревщик мастер Айдайр, — мог увидеть в предметах суть творчества.

Хмурясь, мужчина пальцем ворошил на столе две небольшие кучки каких-то вещей. В одной из них Перрин узнал содержимое своих карманов и собственный поясной нож. Серебряная монета, подарок Морейн, покатилась по столу, и мужчина задумчиво толкнул ее обратно. Сморщив губы, он оставил кучки в покое и взял со стола топор Перрина, взвесив его в руках. Потом мужчина вновь обратил внимание на жителей Эмондова Луга.

Перрин попытался встать. Резкая боль пронзила руки и ноги — и он шлепнулся обратно. Сейчас впервые юноша сообразил, что связан по рукам и ногам. Он обернулся к Эгвейн. Та горестно пожала плечами и изогнулась так, чтобы Перрин увидел ее спину. Полдюжины ремней стягивали запястья и лодыжки девушки, глубоко впившись в плоть. Между путами на ее лодыжках и запястьях был пропущен кусок веревки, настолько короткий, что, встань Эгвейн на ноги, и у нее не будет возможности выпрямиться.

Перрин захлопал глазами. То, что их связали, само по себе шокировало, но веревок на них было столько, что хватило бы удержать лошадь. Что они о нас вообразили?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});