Избранное - Грэм Грин

— Спрячь.

С покорностью судьбе и даже с облегчением доктор Пларр подумал, не наступила ли развязка всей этой бессмысленной истории? Не раздастся ли ружейный залп, как только откроется дверь?

Может быть, отцу Ривасу пришла та же мысль, и он вышел на середину комнаты: если действительно наступит конец, он хотел умереть первым. Пабло распахнул дверь.

На пороге стоял старик. Покачиваясь в рассеянном солнечном свете, он молча уставился на них с каким-то неестественным любопытством — доктор Пларр потом понял, что он слепой, у него катаракта. Старик ощупал дверной косяк тонкой, как бумага, рукой, покрытой узором жил, словно сухой лист.

— Ты зачем сюда пришел, Хосе? — воскликнул негр.

— Я ищу отца.

— Отца здесь нет, Хосе.

— Нет, он здесь, Пабло. Я вчера сидел у колонки и слышал, как кто-то сказал: «Отец, который живет у Пабло, хороший отец».

— Зачем тебе отец? Хотя он все равно уже ушел.

Старик покачал головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь каждым ухом по очереди, кто как дышит в комнате — кто тяжело, кто приглушенно; кто-то из них дышал учащенно, другой — это был Диего — с астматическим присвистом.

— Жена моя умерла, — сообщил старик. — Проснулся утром, протянул руку, чтобы ее разбудить, а она холодная, как мокрый камень. А ведь вчера вечером еще была живая. Сварила мне суп, такой хороший суп. И ни слова не сказала, что собирается умирать.

— Ты должен позвать приходского священника, Хосе.

— Он нехороший священник, — сказал старик. — Он священник архиепископа. Ты сам это знаешь, Пабло.

— Отец, который здесь был, приходил только в гости. Он родственник моего двоюродного брата из Росарио. И уже уехал.

— А кто все эти люди в комнате, Пабло?

— Мои друзья. А ты что подумал? Когда ты пришел, мы слушали радио.

— Бог ты мой, у тебя есть радио, Пабло? С чего это ты так сразу разбогател?

— Оно не мое. Оно одного моего друга.

— Богатый у тебя друг. Мне нужен гроб для жены, Пабло, а денег у меня нет.

— Ты же знаешь, что все будет в порядке, Хосе. Мы в квартале об этом позаботимся.

— Хуан говорил, что ты купил у него гроб. А у тебя нет жены, Пабло. Отдай мне свой гроб.

— Гроб нужен мне самому, Хосе. Доктор сказал, что я очень болен. Хуан сделает тебе гроб, а мы все в квартале сложимся и ему заплатим.

— Но нужно еще отслужить мессу. Я хочу, чтобы отец отслужил мессу. Я не хочу священника архиепископа.

Старик, шагнув в комнату, пошел на них, вытянув руки, отыскивая людей ощупью.

— Здесь нет священника. Я же тебе сказал. Он вернулся в Росарио.

Пабло встал между стариком и отцом Ривасом, словно боясь, что даже слепота не помешает старику найти священника.

— Как ты отыскал сюда дорогу, Хосе? — спросил Диего. — Жена была твоими глазами.

— Это ты, Диего? Руки мне хорошо заменяют глаза.

Он вытянул руки, показывая пальцами сперва на Диего, потом туда, где стоял доктор, и наконец направил их на отца Риваса. Пальцы были как глаза на щупальцах каких-то неведомых насекомых. На Пабло старик даже не смотрел. Присутствие Пабло он считал само собой разумеющимся. Его руки и уши искали тех, других, чужаков. Можно было подумать, что он пересчитывает их, как тюремный надзиратель, а они молча выстроились на поверку.

— Здесь четверо чужих, Пабло.

Он сделал шаг в сторону Акуино, и Акуино, шаркая, попятился.

— Все это мои друзья, Хосе.

— Вот не знал, Пабло, что у тебя так много друзей. Они не из нашего квартала.

— Нет.

— Все равно я их приглашаю прийти посмотреть на мою жену.

— Они зайдут к тебе попозже, Хосе, а сейчас я провожу тебя домой.

— Дай мне послушать, как говорит радио, Пабло. Я никогда не слышал, как говорит радио.

— Тед! — послышался голос Чарли Фортнума из соседней комнаты. — Тед!

— Кто это зовет, Пабло?

— Больной.

— Тед! Где ты, Тед?

— Это гринго! — Старик с благоговением добавил: — Никогда еще не видел у нас в квартале гринго. Да и радио тоже. Ты стал большим человеком, Пабло.

Акуино повернул рычажок приемника на полную громкость, чтобы заглушить Чарли Фортнума, и женский голос принялся громко восхвалять хрустящие рисовые хлебцы Келлога. «Так и брызжут жизнью и энергией, — провозгласил голос, — золотистые, сладкие, как мед».

Доктор Пларр проскользнул в соседнюю комнату. Он прошептал:

— В чем дело, Чарли?

— Мне приснилось, будто в комнате кто-то есть. Он хочет перерезать мне горло. Я так испугался. И решил убедиться, что вы еще здесь.

— Больше не подавайте голоса. Здесь посторонний. Если вы заговорите, нам всем грозит опасность. Я приду к вам, как только он уйдет.

Когда Пларр вернулся в другую комнату, металлический женский голос произносил: «Ее будет пленять душистая нежность вашей щеки».

— Просто чудо, — сказал старик. — Подумать только, что ящик может так красиво говорить.

Тут кто-то запел романтическую балладу о любви и смерти.

— На, потрогай радио, Хосе. Возьми его в руки.

Им всем стало спокойнее: старик был чем-то занят и уже не тянул к ним свои всевидящие руки. Старик прижал радиоприемник к уху, словно боялся упустить хоть одно из тех красивых слов, которые он произносил.

Отец Ривас, отведя Пабло в сторону, прошептал:

— Я пойду с ним, если ты думаешь, что так будет лучше.

— Нет, — сказал Пабло, — весь квартал соберется у его лачуги проститься с его женой. Они будут знать, что старик пошел за священником. А если придет священник архиепископа, он непременно спросит, кто ты такой. Захочет проверить твои документы. Того и гляди, вызовет полицию.

Акуино сказал:

— Когда старик будет возвращаться к себе, с ним по дороге может что-нибудь случиться…

— Нет, — сказал Пабло, — на это я не согласен. Я еще ребенком его знал.

— К тому же сейчас поздно затыкать ему рот, — угрюмо высказал свое мнение шофер Диего. — Откуда та женщина у колонки узнала, что здесь священник?

— Я никому ничего не говорил, — сказал Пабло.

— В квартале секреты долго не держатся, — заметил отец Ривас.

— Он теперь знает и про радио, и про гринго, — сказал Диего. — Это хуже всего. Нам надо поскорее убираться отсюда.

— Вам придется нести Фортнума на носилках, — напомнил доктор Пларр.

Старик потряс приемник и пожаловался:

— Он не трещит.

— А почему он должен трещать? — спросил Пабло.

— Там же внутри голос.

— Пойдем, Хосе, — сказал Пабло, — пора тебе вернуться к твоей бедной жене.

— А как же отец? — сказал Хосе. — Я хочу, чтобы отец отслужил панихиду.

— Говорю тебе, здесь нет никакого отца. Панихиду отслужит священник архиепископа.

— Когда мы за ним посылаем, он не приходит. Всегда на каком-то собрании. Через сколько часов он еще явится, а где в это время будет блуждать душа моей бедной жены?

— Ничего с ней не случится, старик, — сказал отец Ривас. — Господь не станет дожидаться священника архиепископа.

Руки старика сразу же потянулись к нему.

— Ты… ты там, тот, кто говорил… у тебя голос священника.

— Нет, нет, я не священник. Если бы ты не был слеп, ты бы видел мою жену рядом со мной. Поговори с ним. Марта.

Она тихо сказала:

— Да, старик. Это мой муж.

— Пойдем, — сказал Пабло. — Я отведу тебя домой.

Старик упорно не выпускал приемник. Музыка ревела вовсю, но для него это было недостаточно громко. Он прижал приемник к уху.

— Он говорит, что пришел сюда один, — прошептал Диего. — Как же он смог? А что, если кто-то нарочно привел его сюда и оставил у двери…

— Он уже был здесь два раза со своей женой. Слепые хорошо запоминают дорогу. Если я поведу его домой, то, уж во всяком случае, узнаю, не ждет ли его кто-нибудь и не следит ли за нами.

— Если через два часа ты не вернешься, — сказал Акуино, — если тебя задержат… мы убьем консула. Можешь им так и сказать. — Он добавил: — Если бы я целился ему вчера в спину, мы бы сейчас были уже далеко.

— Я слышал радио, — с изумлением сказал старик. Он осторожно положил приемник, как что-то очень хрупкое. — Если бы я мог рассказать жене…

— Она знает, — сказала Марта, — она все знает.

— Пойдем, Хосе. — Негр взял старика за правую руку и потянул к двери, но тот заупрямился. Он вывернулся и снова стал как бы пересчитывать их свободной рукой.

— Как много у тебя гостей, Пабло, — сказал он. — Дай мне выпить. Дай мне глоточек caña [250].

— У нас тут нечего выпить, Хосе.

Негр вытащил слепого из хижины, а индеец быстро закрыл за ними дверь. На миг они почувствовали облегчение, как от свежего порыва ветра перед грозой.

— Как считаешь, Леон? — спросил доктор Пларр. — Это был шпион?