Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Мистер Престон еще не сказал нам, имеют ли эти слухи какие-либо основания под собой.

Она смотрела на него с видом человека, ожидающего ответа, причем правдивого ответа.

– Мне не настолько везет, – отозвался он наконец, пытаясь сделать вид, будто лошадь под ним начала горячиться.

– В таком случае я могу опровергнуть эти слухи? – все так же негромко продолжала леди Гарриет. – Или же имеются некоторые причины полагать, будто со временем они могут подтвердиться? Я спрашиваю потому, что подобные слухи, являясь безосновательными, могут повредить репутации молодой леди.

– Отпугнуть других соискателей, – вставил лорд Камнор, чрезвычайно довольный своей проницательностью.

Леди Гарриет тем временем продолжала:

– А еще я весьма неравнодушна к мисс Гибсон.

По ее манерам и тону мистер Престон понял, что она «в курсе», как он сказал себе. Вопрос заключался в следующем: что именно ей известно?

– Я не питаю ожиданий или надежд на то, что мисс Гибсон когда-либо заинтересует меня сильнее, чем в настоящее время. Буду рад, если этот откровенный ответ разрешит то недоумение, в котором пребывает ваша милость.

Он не смог удержаться, чтобы не вложить в последние слова толику нахальства и дерзости. Собственно говоря, ни в самих словах, ни в тоне, которым они были сказаны, как и во взгляде, коим они сопровождались, не было ничего предосудительного; тем не менее общий смысл был именно таков: он ставил под сомнение право леди Гарриет задавать ему подобные вопросы; кроме того, в них ощущался вызов. Столь завуалированное оскорбление не могло не задеть леди Гарриет, а она была не из тех, кто дорожит мнением людей, коих считала ниже себя.

– В таком случае, сэр, осознаете ли вы тот вред, что способны нанести репутации молодой леди, если, встретив ее, задерживаете долгой беседой, когда она идет по своим делам одна, без сопровождения кого-либо? Этим вы даете пищу – уже дали! – всевозможным слухам.

– Моя дорогая Гарриет, а не заходишь ли ты слишком далеко? Ты ведь не знаешь… мистер Престон может вынашивать некие намерения… в которых ему пока неловко признаться.

– Нет, милорд. У меня нет никаких намерений в отношении мисс Гибсон. Она, вероятно, очень достойная молодая леди. Вернее, я нисколько не сомневаюсь в том, что так оно и есть. Но леди Гарриет, похоже, пытается поставить меня в такое положение, что мне не остается ничего иного, как признать… и здесь нечему завидовать… Мне неприятно говорить вам об этом, но я, в сущности, оказался отвергнут… отвергнут мисс Киркпатрик, причем после весьма продолжительной помолвки. Мои разговоры с мисс Гибсон едва ли можно назвать приятными, как вы можете заключить сами, поскольку я считаю ее зачинщицей и уж наверняка сообщницей в том, как обошлась со мной мисс Киркпатрик. Я удовлетворил любопытство, – он подчеркнул это слово, – вашей милости своим обескураживающим признанием?

– Гарриет, дорогая моя, ты берешь на себя слишком много, у нас нет никакого права вмешиваться в личные дела мистера Престона.

– А у меня и не было подобных намерений, – отозвалась леди Гарриет, сопроводив свои слова откровенной улыбкой победительницы – первой, которой она удостоила мистера Престона за долгое время, с тех самых пор, много лет тому, когда, всецело полагаясь на свою привлекательность, он позволил себе взять по отношению к ней тон галантной фамильярности и принялся осыпать ее комплиментами, как равный.

– Но я надеюсь, что он извинит меня, – продолжала она в той же любезной манере, давая понять ему, что он поднялся в ее глазах по сравнению с началом разговора, – когда узнает, что злые языки дам из Холлингфорда весьма недоброжелательно отзываются о моей доброй подруге, мисс Гибсон, сделав неверные выводы из факта ее встреч с мистером Престоном, природу которых он только что объяснил нам. В свою очередь, я сочла, что и он заслуживает того, чтобы уяснить себе мои мотивы.

– Полагаю, мне нет нужды просить леди Гарриет считать мое объяснение конфиденциальным, – сказал мистер Престон.

– Конечно, конечно! – согласился граф. – Это и так понятно.

После чего он поехал домой, где в мельчайших подробностях рассказал своей супруге и леди Куксхэйвен о разговоре, состоявшемся между леди Гарриет и мистером Престоном; по строжайшему секрету, разумеется. Леди Гарриет пришлось выслушать множество упреков относительно своих манер и требований соблюдать надлежащее достоинство. Впрочем, она утешилась тем, что нанесла визит Гибсонам. Обнаружив, что миссис Гибсон (которая все еще недомогала) спит, она без особого труда увлекла ничего не подозревающую Молли с собой на прогулку, в ходе которой ухитрилась сделать так, что они дважды прошлись по главной улице городка из конца в конец, на добрых полчаса задержались у Гринстеда и закончили тем, что заглянули к обеим мисс Браунинг, коих, к великому сожалению леди Гарриет, не оказалось дома.

– Что ж, быть может, это и к лучшему, – сказала она после недолгого раздумья. – Я оставлю свою визитную карточку, а ты тоже подпиши ее, Молли.

Молли пребывала в легком недоумении после того, как ее, словно движимое бессловесное имущество, таскали за собой весь день, и потому воскликнула:

– Прошу вас, леди Гарриет, я никогда не оставляю визитных карточек! У меня их попросту нет, да еще и для обеих мисс Браунинг, я ведь захожу к ним в любое время, когда мне заблагорассудится.

– Не обращай внимания, малышка. Сегодня ты сделаешь все, как полагается, в полном соответствии с этикетом. И передай миссис Гибсон, что мы приглашаем ее в Тауэрз на целый день. Мы пришлем за ней экипаж, как только она даст нам знать, что достаточно окрепла для этого. Собственно говоря, ей лучше приехать на несколько дней, об эту пору года больной не стоит бывать на свежем воздухе по вечерам, пусть даже и в карете. – Так говорила леди Гарриет, стоя на ступеньках дома обеих мисс Браунинг, а на прощание взяла Молли за руку. – Скажи ей, дорогая, что я приходила, в том числе и для того, чтобы повидаться с нею, но, обнаружив, что она спит, я увела тебя с собой. И не забудь передать ей, что она должна приехать к нам для того, чтобы сменить климат и обстановку. Я уверена, что мама будет очень рада, и расскажи ей об экипаже и всем остальном. А теперь прощай, мы с тобой сегодня славно потрудились! Причем намного лучше, чем ты себе представляешь, – продолжала она, по-прежнему обращаясь к Молли, хотя та уже отошла настолько далеко, что не могла слышать ее. – Холлингфорд – совсем не такое место, каким я его полагаю, если он не распахнет свои объятия мисс Гибсон после того, как я целый день выгуливала это бедное дитя.

Глава 50. Синтия оказывается в безвыходном положении

После инфлюэнцы силы медленно возвращались к миссис Гибсон, и, прежде чем она поправилась настолько, чтобы принять приглашение леди Гарриет погостить в Тауэрз, домой из Лондона вернулась Синтия. Если Молли и сочла, что при расставании она едва ли вела себя как любящая и внимательная сестра – какими им и полагалось быть, – то теперь немедленно укорила себя за это. Как только Синтия переступила порог и девушки встретились лицом к лицу, они тут же обнялись, переполняемые прежней взаимной привязанностью, и поднялись в гостиную, где и уселись, держась за руки. Синтия выглядела куда более спокойной по сравнению с прежними временами, когда ее тяготила неприятная тайна, отчего она выглядела то подавленной и угрюмой, то неестественно веселой и бесшабашной.

– В конце концов, – заявила она, – у меня появилось такое чувство, будто я действительно вернулась домой, и это очень приятно. Но я хотела бы видеть тебя здоровой, мамочка. Это единственное, что портит мне настроение. Молли, а почему ты не послала за мной?

– Я хотела… – начала было Молли.

– Но я не позволила ей, – подхватила миссис Гибсон. – В Лондоне тебе было куда лучше, чем здесь, потому что ты ничем не смогла бы мне помочь. Читать же твои письма было очень приятно… А теперь Хелен стало лучше, я почти поправилась, и ты вернулась домой как раз вовремя, поскольку все только и говорят, что о Благотворительном бале.

– Но в этом году мы не пойдем на него, мамочка, – решительно возразила Синтия. – Он ведь назначен на двадцать пятое, не так ли? А я уверена, что ты к этому времени не успеешь выздороветь окончательно, чтобы сопроводить нас туда.

– Я вижу, ты намерена выставить меня в куда худшем свете, чем я есть на самом деле, – жалобным тоном произнесла миссис Гибсон, которая принадлежала к тем особам, кто склонен преувеличивать пустяковое недомогание, но не готов жертвовать удовольствиями, признавая у себя серьезную болезнь.

Ей повезло, что в данном случае у ее супруга достало мудрости и власти запретить ей поездку на бал, попасть на который она стремилась всем сердцем; зато следствием этого запрета стали бесконечные унылые жалобы и подавленное расположение духа, кои оказали гнетущее действие на Синтию – само веселье и жизнерадостность, – и Молли приходилось нелегко в старании сохранить хорошее настроение им обеим, да и себе заодно. Недомогание могло быть причиной подавленности миссис Гибсон, но отчего Синтия хранила угрюмое молчание, часто перемежаемое вздохами? Молли пребывала в растерянности, не находя этому разумного объяснения; ее недоумение лишь усиливалось, поскольку время от времени Синтия взывала к ней, требуя, дабы она восхитилась той или иной загадочной и неизвестной добродетелью, которую проявила подруга. Молли была еще достаточно молода, чтобы верить, что после проявления добродетели настроение, подогреваемое чистой совестью, должно непременно улучшиться. Однако же с Синтией все обстояло ровно наоборот. Временами, пребывая в особенно подавленном и бездеятельном расположении духа, она изрекала такие сентенции: