Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

— Мы говорили о вас. Нету свойственного вам дела. Нам нужны все такие: конюхи, табунщики, гуртоправы. Работа на стороне, в степи, а у вас дети. И не по возрасту вам бродить за баранами, скакать в седле. И университет ваш жалко, растеряете. Лучше школы ничего здесь не найдешь. Мало уроков — вина не ваша.

— Я добиваюсь не оправдания, а работы, которой могла бы отдать все силы. Напрасно думаете, что для меня нет подходящего места. Сколько угодно.

— Например?

— Конюхом в элитное отделение. Работа под боком, верхом скакать не надо.

— Если вам не жалко бросать школу, забывать университет…

— Разве обязательно бросать, забывать?

— Не обязательно. Зависит от вас. Но… семья, школа, жеребята, университет, навоз, ночные дежурства по конюшне, — трудно будет все это помирить, соединить.

— Попробую.

На следующий день Павел Мироныч повел Домну Борисовну в конюшни знакомиться с работой. Конюхи требовались разные: к жеребцам, к маткам, к молодняку. Дошли до жеребят-отъемышей. Малыши в тревожном недоумении кружились по стойлу, тыкались из угла в угол, друг в друга: не тут ли затерялась мать? И, не находя, настойчиво, слезно ржали.

«Совсем как дети», — подумала Домна Борисовна, вспоминая то время, когда отнимала от груди своих ребятишек. Потом вошла в стойло. Жеребята были конюшенные, ручные и доверчиво окружили ее; одни поталкивали головой — просили ласки, другие обнюхивали, иные ловили руки и, поймав, начинали сосать.

— Глупенькие вы, пре-глу-пень-кие, — говорила Домна Борисовна, лаская то одного, то другого. — Думаете: я мамка. Нет, миленькие. Мамок больше не увидите. Придется жить с нянькой. Павел Мироныч, прошу дать инструкции, как мне быть с этими прокуратами. Я становлюсь к ним.

Некоторое время Домна Борисовна поработала вместе с опытным конюхом, а затем начала самостоятельно. Напрасно беспокоился Орешков, что она не сумеет примирить и соблюсти все интересы. Дети Домны Борисовны, и свои и школьники, нашли новое увлекательное занятие — шефство над жеребятами. От этого и уроки зоологии стали интересней и жеребятам было только полезно, что их нянька кончила университет, знает зоологию и приходит к ним с компанией веселых помощников. Скоро конюшня отъемышей стала образцовой.

И только одно терзало Домну Борисовну — ходить на работу мимо парка, каждый день видеть, как гибнет он, и не иметь сил помешать этому. Сначала ограда, затем пошли деревья. Если ограда не давалась, трещала и ныла, то деревья гибли покорно, бесшумно: довольно одного взмаха топором, чтобы снести пятилетнее деревцо. И потому охранять их было еще трудней.

21

Перед отъездом Доможаков предупредил Домну Борисовну и Степана Прокофьевича, чтобы не отлучались пока из Главного стана, и через день уже звонил, что их вызывает секретарь обкома. Время было назначено без учета способностей коннозаводского «газика», у которого частенько сдавали перетруженные колеса, пошаливал мотор, и они едва успели к назначенному сроку.

Степан Прокофьевич и Домна Борисовна удивились, как много вызвано народу: Чебодаев, Рубцевич, Застреха, Дробин, ответственные работники обкома, облисполкома, «Водстроя» и еще какие-то незнакомые.

Кабинет был просторный, вроде зала. На стене перед входом висел портрет Ленина. На одной из боковых стен — большая карта Советского Союза, на другой — карта Хакасской автономной области. В кабинете два стола: письменный из светлого дуба и для совещаний под зеленым сукном. В правом углу от письменного стола — шкаф с книгами, в левом — другой с образцами хакасских руд, каменных углей, разноцветных мраморов и гранитов.

Секретарь обкома — коротко остриженный, смуглый человек лет сорока, в коричневом костюме с неяркой сероватой полосочкой — сидел за письменным столом, отвечая кивком головы на приветствия входивших и одновременно слушая Доможакова, который стоял рядом с ним и что-то говорил по-хакасски.

Входившие усаживались за зеленый стол. Домна Борисовна и Степан Прокофьевич хотели сесть поскромней, но Доможаков показал им взглядом на самые первые стулья. С противоположной стороны сидели Рубцевич, Застреха и незнакомая женщина, уже приготовившая бумагу для записи, должно быть стенографистка.

Когда все расселись, секретарь обкома перешел к столу для совещаний, посмотрел на Лутонина и спросил:

— Директор конного завода? — Затем спросил Домну Борисовну: — Парторг? — И, помолчав: — Кто из вас главный мечтатель?

— Кому сносить голову? — добавил, рассмеявшись, Рубцевич.

Секретарь обкома быстро, хмуро глянул на него, снова повернулся к Лутонину и сказал:

— Докладывайте, как у вас с посевной?

С цифрами и всякими другими обоснованиями Степан Прокофьевич начал излагать историю перехода конного завода на искусственное орошение. Секретарь обкома внимательно слушал, делая пометки в блокноте.

Один из присутствующих усмотрел в рассказе Лутонина отклонение от вопроса и написал ему записку: «Ближе к делу. Ваша сказка и рядом с посевной не лежала, сказывайте ее „Водстрою“».

Степан Прокофьевич отодвинул записку Доможакову; этот — дальше, секретарю, а тот, прочитав, разорвал и кивнул Лутонину, вопросительно взглянувшему на него: продолжайте!

После Степана Прокофьевича слово получила Домна Борисовна. Она сказала, что переворот на конном заводе делается с ведома, одобрения и с участием парторганизации, и она готова отвечать наравне с Лутониным.

— Расскажите, за что уволили его, — секретарь обкома кивнул Рубцевичу.

— Нарушил посевной и финансовый планы, стравил сенокосы, — к этим прямым преступлениям Рубцевич добавил косвенные: уволенный Лутонин поступил на завод землекопом, и потому, несмотря на категорический запрет, на заводе вместо сева продолжают незаконную стройку.

— Все ваши другие заводы уже посеяли? — спросил секретарь.

— Не все.

— И ничего не построили и не посеяли? А что, если уволенный товарищ, ныне землекоп, и построит, и посеет, и даже раньше чем некоторые другие?

— Так и будет, — сказал Дробин.

Секретарь обкома приподнял руку:

— Не спешите, товарищ Дробин, — и снова обратился к Рубцевичу: — Когда увольняли его, не подумали об этом?

— И сейчас не думаю.

— Он уверяет, что через три дня пустит воду, а через неделю посеет. Тогда придется вам становиться перед ним на коленочки и упрашивать: «Вернитесь!» — И секретарь беззвучно посмеялся.

За зеленым столом пропорхнуло оживление.

Следующим говорил Анатолий Семенович Дробин.

— Для начала я напомню некоторые всем известные вещи. Добрую половину года Хакассию донимают ветры — суховеи, пыльные бури и вихри, нередко ураганной силы. — Старик огляделся, ища свою палку, но вспомнил, что оставил ее в приемной, и продолжал, пристукивая вместо палки кулаком в стол: — На черных крыльях этих ветров к нам мчится пустыня. Каждый порыв ветра, завиток вихря хватает и безвозвратно уносит с наших полей самое ценное, самую суть, жизнь их — плодородный мелкозем… Теперь я сообщу вам нечто новое, последние достижения нашей станции, — и Анатолий Семенович заговорил медленнее, кидая на слушателей предупреждающие взгляды: будьте внимательны. — Ветры, иссушающие и выдувающие почву, — далеко не весь арсенал, с каким наступает на нас пустыня, и не самое страшное из ее оружия. Это можно приравнять к налетам авиации. Многие участки, к нашему счастью, защищены от таких налетов холмистым рельефом Хакассии. Самое же страшное и повсеместное нашествие — опустынивание — идет не извне, а совершается внутри почвы, наносит не поверхностные увечья, а разрушает весь почвенный организм. Почва, как все на земле, находится в постоянном изменении. В Хакассии процесс почвообразования связан с вечной мерзлотой. При наличии этой мерзлоты почва была гораздо богаче влагой, каждый год вырастал пышный ковер луговой растительности, физические и химические перемены в почве шли по пути накопления чернозема. При опускании, а затем при полном исчезновении вечной мерзлоты влага резко уменьшилась, луговую растительность вытеснила степная, а эту вытесняет пустынностепная, образование чернозема прекратилось. В конце этого пути, если не изменить его, лежит пустыня.

Как же быть нам, работникам сельского хозяйства? Как остановить пустыню?

По Хакассии широко распространена теория, известная под именем скотоводческой. Адвокаты этой теории всю беду взваливают на земледельцев: вы сделали ветры бичом Хакассии, вы призвали к нам пустыню, вы замутили благодатный степной воздух и лазурное небо… Упреков не оберешься. Спасение скотоводы видят только в возврате назад: забросьте плуги, бороны, оросительные каналы, пусть зарастут поля и огороды травой, разводите скот. И тогда из-под травы с утоптанных копытами пастбищ ветрам не урвать ни пылинки, сколько бы ни бесились они.