Земля зеленая - Андрей Упит

А вечером Звирбулиене рыла яму за хлевом. Поросенок визжал, словно его резали. Август вынес два жбана в точности таких, с какими на станции ходят смазчики вагонов, огромный гаечный ключ, отрезок толстой глиняной, покрытой глазурью трубы… Дальше Анна не смотрела, — еще приплетут к ним, как сообщницу.

Всю ночь Звирбулы ругались и стонали. Что теперь делать, как будут жить, лишившись богатого заработка. До сих пор постоянно плакались, что на эти несчастные шестьдесят копеек в день никак не проживешь, теперь, оказалось, — потеряли целое состояние.

К счастью, на следующий день приехал из Риги Андр Осис. Одет он был в костюм, купленный в магазине, держался спокойно и уравновешенно. С достоинством сказал Звирбулам, что кричать нечего. У них остается плата за комнату вперед за три недели, если кто и может говорить о надувательстве и разорении, так только Анна.

Андр взял на руки Марту, Анна несла узелок с вещами. Впереди пронеслась на станцию Земитиене, — она уже несколько раз бегала жаловаться, что девочка Анны Осис ест краденые в буфете бутерброды. Когда подошел поезд. Земитиене вышла на перрон с ведром и щеткой, обмотанной тряпкой; с сияющим лицом победительницы она следила, как ее соперница садится в поезд.

Всю дорогу сердце Анны тревожно билось от страха перед Ригой и новой жизнью. О Лиене и ее беде не вспомнила ни разу.

6

Нет, не нашлось никого, кто мог бы спасти Лиену Пакли-Берзиня от беды.

С первого же дня в Личах она поняла, что жизни тут не будет. Батрак Блекте со своим сыном Рейнисом жили в отдельной комнатке на половине дворни, словно какая-то странная пара семейных батраков, пекли для себя хлеб, доили свою корову; видели их только на хозяйском поле. У старого Блекте правая рука тоньше левой и бессильно болтается, на хорошее место у порядочного хозяина он рассчитывать не мог, зато Рейнис, здоровый и сильный парень, работал за двоих. Оба они — робкие и боязливые, словно забитые лошади или как должники, которые взяли взаймы и знают, что за всю жизнь им не расквитаться. К удивлению волости, они остались в Личах и на второй год, зря прождали у Рауды в день найма, никто другой не захотел их нанять.

Для маленького хутора Личей двух батраков за глаза довольно. Три лошади и шесть дойных коров бродили по огороженному выгону, овец хозяева не держали и обходились без пастуха. В Личах не водились ни куры, ни кошки, жила только одна собака, и та старая, полуслепая и полудохлая, никогда не лаяла, ее не кормили, она рыскала по полям и канавам в поисках пищи, а на ночь забиралась спать под навес риги. Утром, заслышав шаги старой хозяйки, она торопливо убегала.

Кроме старой Лициене, все здесь были на редкость робкие, тихие. Лиене казалось, что даже коровы никогда не мычат и лошади не умеют ржать. Тише всех был сам Мартынь, худощавый, но очень гибкий, — рассказывали, что он, перегибаясь назад, легко достает кончиками пальцев землю. Он был лысый, весь какой-то скользкий, будто маслом смазанный.

В Юрьев день он привез Лиену из Бривеней в Личи. За всю дорогу сказал не больше пяти слов, да и те с неохотой процедил сквозь ослепительно белые зубы и желтые усики — копчики усиков, намазанные сливочным маслом, были лихо закручены вверх. Но зато сидел он так близко, что Лиена чувствовала себя неловко. Колено Мартыня вплотную прижало ее ноги к борту телеги, девушка не могла пошевелиться и смущалась всю дорогу.

Много плохого слышала Лиена о старых Личах. Прошлой зимой умер горбун, и старуха осталась одна. Не с кем было теперь целый день браниться. Когда приехала Лиена, старуха стояла посреди двора, опершись на палку, невысокая, по еще достаточно крепкая, с круглым лицом, с подозрительно ласковыми, почти улыбающимися глазами. Лиена сразу почувствовала, что это не добрый взгляд, старуха как бы ощупывала глазами, выискивала место, куда побольнее ужалить. Когда открыла рот, блеснули точно такие же белые, как у Мартыня, зубы, а голос был грубый и пронзительный, какой-то занозистый.

— Ну, ну, слезай! — прокричала она. — Будешь ждать, пока парень на руках снимет?

Парень, а не хозяин… Лиене казалось, что ее щеки не только рдеют, но уже пылают. А Мартынь будто и не собирался слезать, — сидел гладкий, словно облизанный, с маслено-мутными глазами, и казался даже немного грустным. Она силой выдернула свои прижатые к телеге ноги и, подхватив юбку, спрыгнула.

Старая Лициене не обходилась без воркотни даже и в хорошем настроении. В комнате не сказала попросту, чтобы положила узелок на кровать, а раздраженно прокаркала: «Ну, что ты нянчишься, словно с ребенком. Бросай на кровать и ступай в хлев!»

Сама коров не доила, только ходила по хлеву вокруг да около, ворча и брюзжа. И без того неприятно, если все время вертится хозяйка, подгоняет, не оставляя ни на минуту в покое, а тут еще Лициене начала допрашивать, — ей обязательно нужно знать, ходили ли к Лиене в Бривинях парни и ловко ли она с ними управлялась. И как спрашивала! Какие мерзости говорила, тыкая в навоз палкой! В Бривинях ничего похожего Лиена не слышала. И Ванаг, рассердившись, не употреблял грубых слов, и хозяйка никогда девушек не оскорбляла. Анна с Либой, — те перешептывались, понимали друг друга с полуслова. Разве только Браман бранился, призывал чертей и сатану. А у старой Лициене что-то противное и вонючее текло изо рта. Лиене, сидевшей с подойником, казалось, что она погружается в навозную жижу по уши, с головой. За обедом и за ужином есть не могла, Мартынь садился прямо напротив, говорить не говорил, глаза держал опущенными, но Лиене казалось, что он следит за ней сквозь прикрытые веки.

В сумерках она вышла во двор, чтобы побыть одной. Над прибрежными кустами, по другую сторону Браслы, усадьба Красты казалась высоко вознесенной вверх, огромный ясень упирался своей широкой шапкой в розоватое небо. Личи тоже стояли на высоком месте, но дальше от реки; среди низкорослых яблонь в саду выделялось единственное большое дерево — обглоданная старая рябина. Лиена посмотрела на окно в половине Блекте, там было сумрачно и тихо, за весь день ничего не услышишь. Сегодня, около риги, она видела, как мечтательный Мартынь, подскочив, сильно и умело ударил Рейниса Блекте кулаком в зубы. Мешковатый, рослый парень только откинул голову и не подумал сопротивляться, со стоном вытер кровь с губ… В какой ад она попала! Прижав обе руки к груди, Лиена едва удержала крик отчаяния.

А ночью, сквозь сон, вдруг почувствовала, Мартынь присел на край кровати и, тяжело дыша, ощупывает одеяло. Она не могла сдержаться, вскрикнула не своим голосом, выскочила из постели, будто кто прикоснулся к ней каленым железом, и выбежала вон. Ночь сумрачная, туманная, в темноте стало жутко. Добрела до риги, услышала, что под навесом, тихо повизгивая, чешется старая собака. Осторожно подошла ближе. Нет, не залаяла и не собиралась кусаться. Лиена осторожно присела, чтобы не стеснить давнишнюю владелицу этого угла. Так и просидели они до утра на охапке прошлогодней соломы. Первой поднялась собака, поплелась в поле — не посчастливится ли поймать мышь; в неудачные дни под вечер она лавливала и лягушек, хотя они такие противные и толку от них мало. Из двоих обиженных судьбой все же самая несчастная собака, у нее даже клички не было, ее звали просто «Пес». Лициене била ее палкой, бросала вслед камнями.

В тот же день Лиена перебралась в клеть. Старый засов на дверях открывался снаружи особым деревянным ключом. Она крепко привязала задвижку к скобе. Ночью показалось, что кто-то скребется в дверь, но Лиена натянула одеяло на голову и свернулась в комочек. На другой вечер подперла дверь доской, нижний конец доски упирался в закром. Теперь могла спать спокойно. Могла бы, но все же не спала — не сон, а мученье.

Самое скверное здесь — не с кем отвести душу. От отца и сына Блекте слова не добьешься. На работу они шагали медленно, такие же ко всему равнодушные, как их три лошади. Расторопными становились только тогда, когда поблизости начинал поблескивать лысый череп Мартыня. Мартынь дома никогда не носил фуражки, мыл голову отваром молодых березовых почек и уже десятый год ждал, что отрастут волосы.

Летом Лиене было особенно трудно. Луга тянулись вдоль Бундженского леса, в сенокос солнце жгло немилосердно, из мхов на поляны иногда выползали погреться змеи, которых дивайцы называли головастыми. Лиена страшно боялась, что, поднимая охапку сена, схватит какую-нибудь скользкую отвратительную гадину, от страха потела больше, чем от жары. Иногда с криком бросала приподнятое сено. Издали следил Мартынь. Он не смеялся над ее страхом — вообще никогда не смеялся, по в глазах светилось любопытство и бесконечно противная слащавость. В Бривинях Лиена привыкла мыться по три раза в день, — здесь же боялась спуститься к берегу, в кустах всегда шнырял Мартынь. Рубашка прилипала к телу, ей казалось, что другие даже издали слышат запах пота. Только в воскресенье утром, когда Мартынь уходил подремать в церковь, она бежала вниз к Брасле и купалась в глубоком омуте заводи. Иногда бывало ветрено и пасмурно, иногда шел дождь — она возвращалась домой, посиневшая от холода, стуча зубами.