Петр Грушин - Владимир Светлов

– У нас как проходила балансировка рулей? Я говорю:

– Петр Дмитриевич, нет вопросов. Все нормально, мы проводили ее и даже четыре таких сбалансированных руля отправили на серийный завод, в Ленинград.

– Ну так вот, давай, поезжай в Ленинград и разберись там.

Пришлось мне срочно ехать в Ленинград. Там уже сидел начальник нашего главка. Завод лихорадит. Оказалось тривиальная, вообще нелепая причина – вместо нитей, на которых эти рули балансировались, ленинградцы стали проводить балансировку на стальных проволоках. А учет веса этих проволок в формулу не ввели. Можно было, конечно, и на стальных проволоках проводить эту балансировку, но нужно было учитывать их вес. Причем мне в нос ткнули наши рули, которые вот мы отправили тогда в Ленинград. Говорят:

– Смотрите, у вас все нормально, а у нас рули не балансируются!

Я, конечно, разобрался с этим делом, и все пошло нормально. Но, когда я приехал в Москву и докладывал об этом Трушину, получил от него трепку. Честно говоря, я удивился, за что, Петр Дмитриевич? Вроде нашей‑то вины никакой. Оказалось, что не только нужно сделать как следует, но и рассказать серийщикам, на что нужно обращать внимание при изготовлении и где могут они споткнуться!

Впрочем, ситуации, вызывавшие гнев Трушина, и наказания, которые следовали за этим, носили, как правило, локальный характер, играя воспитательную роль и не подрывая у подчиненных веру в способность справляться с порученным делом. Трушин не переставал их уважать и достаточно быстро отходил, сердившись на то, что они оказались хуже, чем он думал».

* * *

«Рядом с Трушиным многие работали на износ, как того требовала обстановка и как требовал Петр Дмитриевич, – вспоминал В. А. Жестков. – Лодырей или лентяев он не терпел, а к трудягам относился с большим уважением. Следует отдать должное школе Трушина. Даже те люди, которые уходили с предприятия со средних постов, или достигнув средних рубежей, на других предприятиях быстро входили в число руководителей. И подобных примеров было очень много. Петр Дмитриевич и требовал, и учил. Порой безжалостно требовал. Иногда казалось, что незаслуженно, очень строго спрашивал. Но если понимал, что человек того заслуживает, он относился к такому человеку с отеческой любовью.

То же самое с его стороны проявлялось и по отношению к его ближайшим помощникам, в том числе и к Коляскину. Владимиру Васильевичу очень часто приходилось бывать на полигонах. В последние годы, когда он прилетал на полигон, рейсовый самолет, как правило, приземлялся в три часа дня. В четыре мы, встретив его, приезжали в домик, обедали. А затем выезжали на 40‑ю площадку, где находилось командование полигона. И нередко, когда мы возвращались оттуда в районе семи вечера, раздавался звонок секретаря Трушина, соединявшего его с Петром Дмитриевичем. Их разговор, как правило, начинался с того, что Трушин спрашивал:

– Ты когда вернешься‑то?

– Петр Дмитриевич, я только сегодня прилетел, – отвечал Коляскин.

– Я знаю, что ты сегодня прилетел. А ты когда вернешься‑то?

– Петр Дмитриевич, самолет сегодня уже улетел.

– Ну, вот следующим самолетом ты давай возвращайся.

А самолеты летали на полигон не каждый день, и поэтому Владимиру Васильевичу находилась возможность хоть полдня отдохнуть, и мы устраивали ему с командованием части охоту. Конечно, не обходилось и без охотничьих историй.

Однажды он поехал на охоту вместе с начальником управления Рахматуллиным. Отправил я их рано утром, дал двухлитровый термос крепкого кофе и говорю: „А обратно мне привезите в термосе ухи“. Уехали, возвращаются поздно вечером. Входят отдохнувшие, радостные:

– Жесткое, ты чего не встречаешь? Ухи тебе привезли. Давай иди, забирай. И уток там целая машина.

Пошел, вскрываю дверцу УАЗа, а живности не вижу. Возвращаюсь и говорю:

– Живности нет, и где мой термос? – термос был из нержавейки, редкость по тому времени.

– Да посмотри как следует!

Вышли вместе, смотрим – действительно ничего нет. Ни живности, ни убитых уток, ни ухи, ни термоса. Тогда они начали вспоминать, где и что оставили. И тут Марат Хамитович говорит:

– Так, Владимир Васильевич, а мы из кустов‑то куда термос поставили и дичь положили, все забрали?

И оказалось, что всю свою добычу они оставили на охоте».

Став в 1966 году заместителем Грушина, все последующие десятилетия Коляскин четко отрабатывал все стоявшие перед ним задачи. Не перекладывая свою работу на чужие плечи и всеми возможными способами добиваясь результатов. Даже тогда, когда об этом и слушать не хотели в самых высоких кабинетах. И не раз оттуда потом звонили Грушину жаловались на его заместителя. Следом случались долгие разговоры в кабинете генерального или же ночные звонки:

«Петр Дмитриевич был непревзойденным мастером задеть за живое, и, как правило, по делу – вспоминал Владимир Васильевич. – Однажды, когда на совещании у министра со скрипом решался вопрос об изготовлении первых серий нашей новой ракеты, я не выдержал и задал министру один из не самых приятных вопросов. Он посмотрел на меня, но промолчал. Уже за полночь у меня в квартире зазвонил телефон.

– Это Трушин. Что, разбудил? Нет? Ну хорошо. Ты зря нагрубил министру.

– Почему зря? Ведь он…

– Он – министр, а ты…

– Он хочет сделать из нас послушных исполнителей. Там шуму создают много и, как правило, из ничего. А сотрясение воздуха даром не проходит. Серийный завод оборудование так и не получил!

Трушин тяжело вздохнул, и на мудрой присказке „Что позволено Юпитеру…“ наш ночной разговор закончился. Утром к этому вопросу он уже не возвращался».

Работать с Коляскиным любили – и подчиненные, и многочисленные смежники. Первые – за то, что умел их выслушивать, старался поддерживать идущие на пользу делу здравые идеи, даже если они не совпадали с его видением, и при этом сохранял способность не стать рабом собственных заблуждений. Вторые самым ценным его качеством считали то, что в сложнейших ситуациях, которыми изобиловала реальность создания новейшего оружия, Коляскин старался действовать не как представитель Грушина – академика, члена ЦК партии, для которого преград не существовало, а как вполне самостоятельный человек, способный искать и находить реальные решения в создававшихся ситуациях.

И его хватало на многое. Так, именно Коляскин первым задумался о том, чтобы написать историю предприятия, биографию Грушина (ведь окружавшая его секретность не могла продолжаться вечно), начал ездить в министерский архив, делать выписки из архивных документов. Он дружил с известным журналистом Михаилом Ребровым, с которым вместе учился еще в МВТУ. Именно благодаря этой дружбе в январе 1981 года в газете «Красная звезда» появилась первая статья о генеральном конструкторе Петре Дмитриевиче Грушине, разработчике новых образцов техники.

Коляскин любил охоту, путешествия на машине, на которой объехал почти полстраны.

Было у него еще одно увлечение – вырезание из дерева всевозможных фигурок и масок. Свой первый набор для вырезания он привез из заграничной командировки во Вьетнам, в «горячем» 1971‑м.

Утром 25 декабря 1989 года «Факел» облетела весть, что Коляскина больше нет… Его дневник, записи в котором прекратились за два дня до смерти, содержал только одному ему понятные заметки о ракетах:

«Облет для оценки рубежей и точности ЦУв пассивных помехах…»;

«Одиночные и групповые цели, автозахват…»;

«Взаимодействие КП и ЗУР…»;

«Массированные налеты…»;

«Герметичность 2‑го отсека…»;

«Охота за молнией…».

Глава 22. Творцы мирного неба

До последних дней среди дел Грушина, на которые он никогда не жалел сил и времени, особое место занимало поддержание на высочайшем уровне работоспособности созданного им уникального творческого коллектива «Факела», способного «с нуля» осуществлять стремительные прорывы в будущее, закладывать фундаментальные основы того, что будет применено в последующие десятилетия.

Достигал он этого самыми различными способами, находил самые малозначительные поводы, позволявшие ученикам его «школы» в считанные минуты сосредоточиться или расслабиться, искренне удивляясь неистощимости генерального. Как‑то от одного из смежников на предприятие пришла телеграмма загадочного содержания: «Просим прибыть для проведения оси изделия игрек».