Распутье - Иван Ульянович Басаргин

такие командиры бывают. Ко всему еще дружок Никитина. Когда-то он спас его из плена белых. Может, зря спасал. Ведь все твои беды идут от Никитина.

– Ничего, тайга велика, может, отыщем себе там место. Поправляйся. Зла не таи, каждый из нас может попасть в такой же капкан. Ори не ори, а уже не вырвешься.

– Поправлюсь, буду обо всем говорить Шишканову. Может, как-то удастся тебя выручить.

– Шишканов большой человек, но силы у него маловато. Таких бы коммунистов я ставил впереди всей российской колонны. И того грустного, но мудрого Пшеницына – туда же. Как там Пётр Лагутин?

– Молодец. Ушел под Спасск. Ивана Шибалова снова взяли к себе. Он простил их прошибку, подозрения. Э, что говорить, нет отходчивее людей, чем русские, ежели у них остался ум. Но такие, как Петров, Никитин – эти никому не прощают, потому как ума бог дал немного.

– Ничего не слышал, Егор, о Красильникове и Селедкине?

– Как же, как же, на воровстве казенной кассы их прихватили. Шишканов приказал было расстрелять, но потом передумал, мол, много сделали добра, хватит с них того, что выгоним из отряда. Выгнали. Сидят сычами в Каменке. Идет слушок, что они связаны с бандой Кузнецова, потому, мол, ту банду не могут разбить, что она знает о всех наших намерениях. И почти выходит верно. Шишканов через Арсё нашел банду, она затаилась в вашем зимовье, окружили и навалили там бандитов, как дров. Но главари с кучкой бандитов бежали.

– Вот почему не пожаловал к нам в гости Кузнецов! Сам, значит, без портков остался.

– Выходит, так.

– Ладно, спасибо, я пошел. Рана в ногу, жить будешь. А тот, кажется, умер? Тяжко.

– Как вы мирно с ним чирикали, будто сто лет были друзьями. Об этом стоит сказать нашим, Егорушка, – заговорил раненый в плечо, когда Устин ушел.

– Может, и сто лет были друзьями. На войне, особливо на фронте, каждый день за год покажется. Ты ведь там не был, малёк. А мы с Устином три года вместе. Изо дня в день в боях, да в крови. Правда, я был дважды ранен, а он ни разу. Вот и посчитай, сколько мы лет вместе. А нашим можешь сказать, только не ври лишку, всё скажи честно.

Приглядевшись к тяжелораненому и увидев, что тот не шевелится и не дыщит, Егор кликнул лекарку:

– Баба Катя, кажется, наш Евстафий умер.

– Да уж вижу. Сейчас наши вынесут. Какие всё же вы: пока был жив – друзья, родные, а умер, то и часу рядом лежать не хотите. Эх, люди, люди! Все ить там будем, пошто же так-то?

– По мне, пусть лежит, – ответил Егор. – Просто сказал, что был человек, а стал тленом. Такое мне не в новинку. Вот Гришке муторно. Боится он покойников, потому молод, мало видел. А мне что, я на покойниках щи хлебал, даже приходилось делать защиту из покойников. Пули их секут, им уже не больно, а ты как за доброй стеной. Только чуть жутковато, ить люди были. Но опять же и мертвые защищали, значит, и мертвые продолжали воевать.

– Молчи, говорун. Быстро оклемался. Смотрите у меня, чтобы лежали, и башками не ворочали, да не вставали, потому как потом голова болеть будет. Мозга-то стронулись с места, пусть улягутся.

6

Макар записал: «И была глупа и смертельна стрельба. Кого восхотели убить? Бережнова! Так он, даже я стал верить, Макаром Булавиным от всех пуль заговорен. От снарядов только будто забыл его заговорить Макар. Натворит бед Устин, ежли его будут имати. Многих унесут его пули в могилу.

Контрабандисты принесли кучу газет. Волочаевские бои покачнули трон Меркуловых. Всюду проходят крестьянские съезды, где мужики в один голос трубят, чтобы уходили прочь японцы и вся нечисть, что еще сидит на нашей земле. Снова разбегаются и переходят к красным белогвардейцы. Японцы ищут нового правителя. Этот уже пережил себя. Был Меркулов со своим братом – и нет его. Партизаны всюду хлещут белых и интервентов. Особливо много их скопилось в Ольге, Сучане. Партизаны даже стали приходить в город, сделают бучу – и снова уходят в сопки. Вот дела! Летят поезда под откос. Взрываются мосты. Армия ДВР наступает. Только я мало верю, что это просто армия ДВР. Это обычная регулярная Красная армия, которую называют Народно-Революционной. Но если надо для дела, можно и так.

Наши строго наладили службу на тропе. Акиму с Митькой задали порку. Счас стоят на часах по трое. Да и второй конец тропы взяли под надзор. В деревне тоже кто-то стоит на часах, чтобы увидеть упреждающие дымы и ударить в било. Ведь все мы знаем, что Устин живьём не дастся, значит, снова пальба, смерть, а все это на нас падет. Хорошо, попался такой комиссар, будь другой, то давно сгорели бы мы в своих домах. Аминь…»

В деревне обычные будни, если посмотреть со стороны и не вникнуть в ее жизнь. Но она живет напряженно. С сопок высыпала банда Кузнецова. Эти не шли по тропе, поэтому застали деревню врасплох. Хоть и было в той банде двадцать человек, но для этой деревни уже сила, и против двадцати долго не устоять. А если и устоишь, то банда уйдет в сопки и может навалиться бо́льшим числом. Устин хотел было дать отпор банде, но старики вразумили:

– Ни красные, ни белые нас не тронут, они будут ловить вас – кого считают бандитами. А кузнецовские не посмотрят ни на что, и если не сегодня, то завтра спалят нашу деревню и перебьют нас. У этих никакой души нет. Потому принимаем, как подобает. Что ни спросят – даём. А ежли ты хочешь схлестнуться с этой бандой, то милости просим в сопки, и там своди́те свои счеты.

Устин сдался. Даже снизошел до разговора с Кузнецовым, который не знал, что трое из его банды были убиты Бережновым. То был откровенный разговор опытного старого бандита с солдатом.

– Будем честны, Устин. Ты убил Коваля. Но я тебе его прощаю. Весь этот анархизм – чепуха. Просто мне нужен был стяг, чтобы держать под ним народ. Без него и мне не устоять, и народу не за что держаться.

– Проще сказать, кого-то надо чем-то дурачить? – усмехнулся Устин.

– Все дурачат. Я что, хуже других?

– Слышал я, люди говорят, что ты дурак, а ты, оказывается, не без ума человек, – даже чуть удивился Устин.

– Будь я дураком, то давно бы прихлопнул меня Шишканов. Вот Хомин