Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Сейчас у нас кругом бело, и, по-видимому, прочно заляжет зима. Сейчас моя дивизия улеглась на оборону, я отдал все организационные распоряжения на этот случай (по укреплению позиции, по организации окопной службы, по санитарно-гигиенической части и т. п.) и чувствую, что цикл работ, начатый мною 6.IX в дивизии, мною закончен. Я оборачиваюсь назад и вижу, что мною сделано много и работано много (интересный показатель: за 87 дней я ни разу не играл в карты и ни один день не спал днем… я днем вообще не сплю, но когда бодрствуешь ночь, то невольно приходится), и я вполне заслужил ласок женки… которая, конечно, не поведет себя, как Далила, и не обрежет мне волос, лишая тем боевой силы, а наоборот, приласкает и с каждой каплей ласки вольет в меня еще большую силу и большую удачливость. И чувствую я, женушка, что заскучал по тебе (может быть, это реакция после усиленных трудов) и по нашей троице… приказывай им писать мне; письмо Генюрки меня обрадовало невыразимо.

Давай, моя золотая, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю. А.

Посылаю тебе еще револьвер: подарок мне от боя 25.XI. А.

29 ноября 1916 г.

Дорогая моя женушка!

Писем от тебя нет вот уже с неделю, и мне не по себе. Каждый вечер, как только подходит 19 часов, мы начинаем с Игнатом волноваться, не будет ли писем? А их все нет и нет. Позавчера выехал Капустин, с которым я послал тебе кое-что. Он, думаю, будет у тебя дней через 5, а Сергея Ивановича ты, вероятно, видела сегодня или увидишь завтра… он тебе даст своими рассказами богатейший материал. Капустин тоже может рассказать немало. Таким образом, на протяжении 7–10 дней ты будешь иметь два самых полных доклада о моем житье-бытье. Иностранцы при моей дивизии, по-видимому, сделаются постоянными обитателями; теперь у меня их двое: профессор Пирс – англичанин и вновь возвратившийся ко мне кап[итан] Куроки. Последний возвратился ко мне, как к себе домой, захватив с собою на этот раз даже рису, так как наша кухня для него слишком жирна, и он имеет в виду ее разнообразить японскими придатками. Очень сожалеет, что мандарины, посланные его отцом, где-то затерялись на дороге, и он не мог привезти их ко мне. Присутствие иностранцев у меня в дивизии и у меня за столом делает нашу жизнь разнообразнее, а офицеров дивизии – более гордыми: «Вот, послали к нам, знают, что мы не ударим лицом в грязь» или «иностранцы все к нам жалуют, значит у нас интересно…». Сейчас у нас зима, были большие морозы, и только сегодня немного отпустило; завтра будет, вероятно, гололедица. Валенки твои пошли в ход; обычно я в них еду на позиции, до штаба какого-либо полка; там переобуваюсь и дальше в окопы иду в сапогах. На обратном пути в штабе вновь надеваю валенки и верхом домой… тепло, мягко и удобно. Иногда балую себя утром: встану и в валенках работаю над бумагами… но боюсь избаловать ноги, и делаю это не всегда и недолго. Полушубком пользуюсь только тогда, когда еду куда-либо на автомобиле, чаще всего в штаб корпуса. Думаем с Игнатом его переделать (полы расходятся, карманы низки…), но никак не можем остановиться на фасоне.

Мое положение все еще не выясняется; теперь моего командования 3 месяца без 10 дней. Я столько пережил боев с моей дивизией и такой прошел искус, что считаю себя старым начальником дивизии. По-видимому, меня изо всех сил хотят удержать на дивизии те, которых это непосредственно интересует и касается, но не хотят те (по очень солидным причинам), для которых совершенно безразлично, кто, как и почему командует дивизией. Чем кончится эта борьба, сказать трудно, а я под шум делаю свое дело… и моя милая дивизия едва ли в данный момент прогадывает.

Газет не читаю недели с две, если не больше, и совсем не знаю, что на белом свете делается. Слыхал, что в Думе или Марков выругал Родзянко (или побил), или Родзянко – Маркова, и от этого недоразумения Петроград волнуется вторую неделю, а кадеты в инциденте видят новое доказательство высоты парламентского строя. Как мы молоды и впечатлительны! Во всех парламентах мира дерутся нередко: палками, стульями, чернильницами, пюпитрами и т. п. Зная эту парламентскую повадку, законодатели всех стран запрещают членам вносить с собою что-либо тяжеловесное, ушибающее голову (точно также запрещается вносить такие предметы и в тюрьму), но, подравшись всласть, в Европе понегодуют часов 10–15, и шабаш, а мы разошлись на несколько недель. Упаси Боже, как это трогательно! Слыхал, что Володя Пуришкевич произнес сильную и эффектную речь, и по этому поводу толкуют, что он полевел… Скажите, какая глупость! Как будто быть монархистом – это значит поддакивать и кадить министрам, даже когда они этого не заслуживают. Володя – монархист, но не подхалимского, а чистого и честного типа.

Сегодня мне обещали доставить газет, а то прямо боюсь отстать и одичать окончательно.

30 ноября. Мое солнышко ясное, женушка, вчера прекратил письмо, ожидая таковое от тебя, но его все нет, и это уж очень скверно. Сегодня был в окопах в том районе, который мы 15.XI отхватили у противника. Так как вчера я получил сведение, что Эрделли назначен нач[альником] 64-й див[изии] Выс[очайшим] приказом, то сегодня у меня было настроение не идти в окопы… «не навязывайся», как мы говорим здесь, но я пошел, прошел в самые дальние, даже в один передовой выступ… Все обошлось хорошо, противник высказал полную деликатность, и мы благополучно с нач[альником] штаба вернулись обратно, а в 19 1/4 в темноте прибыли к себе домой. По-видимому, мое положение сводится к тому, что числа 10 декабря я махну в отпуск. Я не говорю, что это последняя версия, но как будто дело идет к этому.

Мое сегодняшнее посещение наиболее выгнутого узла позиции – обычный мой педагогический прием, дающий хорошие плоды. Раз я, нач[альник] дивизии, был там, то это значит: 1) безопасно и 2) остальным всем надлежит там быть. Вот почему в моей дивизии окопы считаются самым безопасным местом, и их посещают не только все боевые офицеры (кроме тех, конечно, которые там живут постоянно), но и доктора, и чиновники… а этим устраняется один из больших недугов – окопный нервоз; раз он устранен, остальное все пустяки.

А писем, золотая, нет от тебя и сегодня. Это письмо я растягивал до возможности, но вот уже 21 час, а от тебя ничего нет. Ты как раз в обратном положении: ты сверх писем имеешь и моих посланников: Серг[ей] Ив[анович], конечно, уже приехал, и ты с ним наговорилась, а дней через 4–5 прибудет и Алек[сандр] Николаевич [Капустин]…

Вероятно, на днях должен выйти мой Станислав 1-й степ[ени]: он 20 окт[ября] пошел из фронта; а вслед за Станиславом будет и Анна 1-я, которая из дивизии (после какого-то дополнения) пошла 6 окт[ября] в корпус. Попробуй об этом навести справки. От Осипа нет никаких сведений, и я не знаю, на чем он остановился. Я ему старался все устроить – и поездку на Кавказ, и поездку к вам. Давай, голубка, твои губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});