Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Аппетита у меня в самом деле не было. Этот не имеющий объяснения случай стоял передо мной, словно огненный перст на пиру у Валтасара[93], чертящий на стене роковые слова. Я серьезнее, чем когда-либо, задумался о возможных последствиях моего двойного существования. Та часть моего «я», которая воплощалась в Хайде, в последнее время все чаще являлась на свет и сильно развилась. Мне даже стало казаться, что Хайд вырос, стал сильнее и энергичнее. Я боялся, что если так пойдет и дальше, равновесие моей личности будет окончательно нарушено, и обличье Эдварда Хайда станет для меня единственным. Кроме того, мой состав не всегда оказывал одинаковое действие. Однажды он вообще не подействовал, позже мне не раз приходилось удваивать дозы, а как-то раз я даже утроил дозу, подвергнув собственную жизнь серьезной опасности.

Под влиянием случившегося утром, я стал перебирать в уме все, что испытал за это время, и ясно увидел, что если поначалу я с большим трудом сбрасывал с себя тело Джекила, то теперь мне стало гораздо труднее покидать тело Хайда. Все указывало на то, что я мало-помалу утрачиваю свое лучшее «я» и медленно, но верно сливаюсь с моей второй и худшей натурой.

Мне предстоял выбор. У обеих моих ипостасей была общая память, а все остальные способности разделялись между ними крайне неравномерно. Джекил, существо сложное, двойственное, то со страхом, то с жадным восторгом помышлял об удовольствиях и похождениях Хайда; Хайд же относился к Джекилу совершенно равнодушно, и если вспоминал о нем, то примерно так, как разбойник, орудующий в горах, вспоминает о пещере, где он всегда сможет укрыться от преследователей. Окончательно избрав судьбу Джекила, я навсегда утратил бы возможность для чувственных наслаждений, став Хайдом, я лишился бы множества высоких стремлений и целей, раз и навсегда стал бы изгоем, человеком презренным и лишенным друзей. Выгоды казались неравными, но на чашах весов лежали и другие соображения: так, Джекил жестоко страдал бы от воздержания, а Хайд никогда не смог бы даже осознать цену того, что он утратил. Как ни странны обстоятельства, в которые я себя поставил, но подобная борьба двух начал стара как мир и свойственна любому человеку. Каждый трепещущий и раздираемый соблазнами грешник мечет ровно такие же кости.

Как и большинство мне подобных, я избрал лучшую участь, но не нашел в себе сил осуществить задуманное. Да, я предпочел обличье стареющего, не удовлетворенного собой доктора, окруженного добрыми друзьями. Я решительно распрощался с неограниченной свободой, относительной молодостью, легкой походкой, волнением сердца и тайными утехами мистера Хайда. Я избрал путь добра, но при этом не расстался с жильем в Сохо и не уничтожил одежду Хайда, висевшую в моем кабинете. Целых два месяца я вел совершенно чистую и строгую жизнь и был вознагражден благотворным спокойствием совести. Но постепенно время притупило остроту моего ужаса и меня снова начали терзать прежние стремления и желания. Походило на то, что Хайд рвется на волю, и в конце концов, в минуту слабости, я снова смешал ингредиенты и проглотил свой состав.

Мне кажется, что пьяница, рассуждающий о своем пороке, не способен думать об опасностях, которым он подвергается в состоянии тяжелого опьянения. То же было и со мной: я часто и подолгу размышлял над своим положением, но ни разу в мыслях не видел бед, в которые могла вовлечь меня постоянная готовность творить зло и совершенное нравственное бесчувствие, составлявшие основное свойство натуры Хайда. Мой демон томился в клетке слишком долго и теперь с грозным ревом рвался наружу!

Едва я проглотил смесь, как немедленно ощутил необычайно бурное, почти непреодолимое злое влечение. Вероятно, именно поэтому изысканная старомодная учтивость моей несчастной жертвы вызвала во мне такое страшное раздражение. Могу поклясться именем Всевышнего, что ни один нравственно здоровый и не лишившийся разума человек не смог бы совершить подобное злодейство по столь ничтожному поводу. Я ударил Кэрью не более сознательно, чем капризничающий ребенок ломает игрушку. Но я добровольно лишил себя всех тормозов и ограничителей, с помощью которых даже худшие из людей противятся соблазнам, поэтому всякое искушение для меня могло послужить причиной неизбежного падения.

Адский дух проснулся во мне и принялся бушевать. Я с восторгом наносил удары по беспомощному телу, и каждый из них наполнял меня наслаждением. Только почувствовав усталость, я ощутил холодок надвигающегося ужаса. Туман перед глазами рассеялся; я понял, что моя жизнь погибла, и бросился бежать с места преступления, ликуя и одновременно трепеща. Жажда зла была утолена, но в то же время и выросла, а любовь к жизни достигла высшей точки. Я бросился в Сохо и, чтобы оградить себя, уничтожил все бумаги, а потом отправился бродить по ночным улицам все в том же состоянии раздвоенности и экстаза. Я наслаждался своим преступлением, обдумывал новые злодейства и при этом чутко прислушивался и всматривался во тьму – не послышатся ли шаги погони…

Оказавшись в кабинете, мистер Хайд, весело напевая, смешал ингредиенты, и пока пил смесь, все еще продолжал насмехаться над убитым. Но не успели завершиться муки перехода от одной ипостаси к другой, как Генри Джекил, заливаясь слезами смиренной благодарности и раскаяния, рухнул на колени и в молитвенном порыве простер руки к Господу. Завеса самообольщения разодралась сверху донизу.

Я увидел всю свою жизнь; я мысленно воскресил в себе дни детства, когда гулял, держась за руку отца; годы самозабвенного труда на благо больных и страждущих. Но память снова и снова беспощадно возвращала меня к ужасу этого проклятого вечера. Мне хотелось кричать, я пытался слезами и молитвой отогнать жуткие образы и звуки, но уродливый лик моего греха продолжал смотреть мне прямо в душу. Однако по мере того, как муки раскаяния утихали, на смену им пришла радость. Теперь все было решено окончательно. Отныне о Хайде не могло быть и речи, волей-неволей я должен был довольствоваться лучшей частью моего существа.

О, как меня радовала эта мысль! Я снова готов был с глубоким смирением подчиниться ограничениям обыденной жизни. С каким искренним самоотречением я запер ту дверь, через которую так часто входил и выходил Хайд, и раздавил каблуком ключ, которым он пользовался.

На следующий день я узнал, что вина Хайда была полностью установлена. Также мне известно и то, что убитый был добрым и благородным человеком, пользовавшимся всеобщим уважением. В газетах писали, что ничем не мотивированный поступок Хайда был не просто преступлением, а вспышкой трагического безумия. Помнится, я не без удовольствия прочел об этом и порадовался тому, что страх перед эшафотом отныне станет верным стражем всего лучшего, что есть во мне. Доктор Джекил стал моим последним прибежищем; покажись Хайд хоть на мгновение, его бы просто растерзали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});