Возвышенное и земное - Дэвид Вейс

– Эта добрая весть порадовала меня. Мне кажется, Иосиф по достоинству оценит «Дон-Жуана».

– Если когда-нибудь услышит. Война с турками все разрастается. Поговаривают даже, что в целях экономии средств, которые нужны для ведения войны, император намерен упразднить итальянскую оперу, как он уже сделал с немецкой.

– Война, – вздохнул Гайдн, – Она никогда не кончается. С тех пор как я себя помню, все время с кем-то надо воевать. То с французами, то с пруссаками, то с турками. Но по крайней мере у вас теперь есть постоянный заработок.

– Восемьсот гульденов?

– И это все? Глюку платили две тысячи.

– А мне платят лишь за сочинение музыки для королевских балов. Слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что мог бы сделать.

Часть одиннадцатая. ВОЗВЫШЕННОЕ И ЗЕМНОЕ

84

Вольфганг сидел у постели Констанцы в их новой квартире в предместье Вены Альсергрунд, чтобы быть под рукой на случай, если ей что-нибудь понадобится, сидел молча. Наконец-то после приступа сильных болей она крепко уснула.

Только что покинувший их дом доктор Клоссет заверил Вольфганга: болезнь Констанцы не представляет ничего серьезного, скорее всего результат переутомления и горя, постигшего их – совсем недавно они похоронили дочь, – нужда сейчас не столько в лекарствах, сколько в покое и сне. Но Вольфганг не мог покинуть жену, пока не придет Софи и не сменит его. Прошло уже больше двух месяцев после премьеры «Дон-Жуана», стоял великолепный июльский день, но Вольфганг был слишком измучен душевно, чтобы радоваться хорошей погоде. Он отложил в сторону перочинный ножик, которым вырезал игрушку для Карла Томаса, временно живущего у бабушки, и снова принялся за письмо к Михаэлю Пухбергу.

В прошлом месяце он уже четыре раза обращался к этому богатому купцу и брату по масонской ложе с просьбой одолжить ему денег и некоторую сумму получил.

Но что же еще сказать? Объяснить Пухбергу, что последние недели были самыми тяжелыми в его жизни, и смерть дочери, и болезнь Станци окончательно истощили его карман? Что за последние полтора года их трижды выселяли из квартиры и теперь, в тот момент, когда он пишет это письмо, теперешний хозяин угрожает засадить его в тюрьму, если он не погасит долга?

Мысли его снова обратились к дочери, умершей десять дней назад. Доктор Клоссет поставил диагноз – кишечные спазмы, но он-то понимал: ребенка свела в могилу их бедность, Вольфганг отложил письмо в сторону. Надо дождаться почты, вдруг подойдет какая-нибудь помощь? Двести гульденов, которые он получал от императора каждые три месяца, должны были прийти 1 июля, а теперь уже 8-е. Сегодня деньги могут прийти. И вдруг Вольфганга охватил страх, а что, если эти деньги, хоть сумма и незначительная, перечислены в фонд войны с Турцией? «Дон-Жуан» все еще шел на венской сцене, но композитору за спектакли больше ничего не полагалось, и поговаривали, будто император из-за военных расходов собирается запретить все постановки опер: и те, что уже шли на сцене, и те, что готовились.

Погруженный в мрачные мысли, Вольфганг не заметил, как в комнату вошла Софи с Карлом Томасом. Ребенок, несколько дней не видевший отца, бросился с веселым криком ему на шею, а Вольфганг, испугавшись, как бы не разбудить Констанцу, поспешил отодвинуть кресло подальше от постели и успокоить сына; оставленный открытым перочинный ножик соскользнул со стола и вонзился ему в ногу. Вольфганг героически сдержался и кивнул Софи и сыну, приглашая тихонько выйти в гостиную.

Рана серьезная, сказала Софи, но Вольфганг только отмахнулся: ничего страшного.

Перевязывая рану, Софи думала: подчас Констанца по примеру матери пользуется болезнями как оружием, но ведь с Вольфгангом этого вовсе не нужно, он и без того верный муж, у него такое сердце, что жить он может только с горячо любимой женщиной.

Софи – единственная из Веберов, не считая Констанцы, кому Вольфганг полностью доверял, – сменила его у постели сестры. Он повел Карла Томаса в сад проверить сделанную им игрушку – волчок.

– Папа, а где Терезия? – спросил мальчик.

– Она ушла от нас.

– Навсегда? – Так уже случилось раньше, с его крошкой братом.

Вольфганг кивнул, не в силах говорить.

– А куда ушла Терезия, Папа?

– Туда, Карл, где все ее будут любить.

– А у меня будет еще братик или сестричка? Ты мне обещал.

– Не знаю. – При всем желании иметь большую семью риск становился слишком велик. И прежде чем Карл Томас успел продолжить расспросы, – а мальчик любил расспрашивать Папу, потому что Папа не в пример бабушке или другим взрослым всегда с охотой отвечал, – беседу их прервали: пришла почта.

Вольфганг получил несколько писем и, увидев на одном королевскую печать, повеселел. Должно быть, квартальное жалованье, вот уж поистине кстати. Теперь не придется обращаться к Пухбергу. Но, вскрыв письмо, он почувствовал горькое разочарование.

Письмо было от фон Штрака. По просьбе императора Иосифа камергер сообщал господину Моцарту, что его величество остался весьма доволен сочиненной им боевой песней для сражающейся армии. Песня эта поднимает боевой дух солдат.

Пришла весточка и от ван Свитена, барон спрашивал, не заинтересовало бы Вольфганга положить на музыку одноактную пьесу Гете. Немецкого поэта, восторженного почитателя творчества Моцарта, писал ван Свитен, совершенно покорила музыка «Похищения из сераля» и «Свадьбы Фигаро», и он был бы счастлив войти в содружество с композитором. Только такой композитор, как Моцарт, может сделать из его пьесы оперу, достойную ее сюжета.

При иных обстоятельствах Вольфганга, знакомого с творчеством Гете, заинтересовало бы подобное предложение, но теперь он был слишком подавлен. К тому же разве могло это обеспечить ему постоянный доход, в чем он в данный момент больше всего нуждался? Нет, придется отказаться. Писать партитуру оперы без официального заказа – непозволительная роскошь.

С этой же почтой пришло письмо и от Стефана Сторейса. Стефан, прибывший в Лондон, сообщал Вольфгангу, что в Европе огромный спрос на музыку, что Энн заработала четыре тысячи гульденов за концерт в Лейпциге, и умолял Вольфганга еще раз подумать: может, он все-таки отважится приехать к ним в Лондон.

С грустью Вольфганг ответил и Стефану отказом и взялся за последнее письмо. Оно было от Наннерль. Сестра упрекала, что он ей редко пишет. По что писать? Ему еще причиталась какая-то сумма за часть отцовского имущества. Но муж Наннерль заявил, что деньги ушли на введение в права наследства.

Софи с Карлом Томасом ушли, а Вольфганг вернулся к постели Станци и попытался собраться с мыслями, прикинуть все свои возможности с тем, чтобы, как сказал бы Папа, прийти к наиболее разумному решению.

Он намеревался дать несколько концертов в новом казино на Шпильгассе. Бургтеатр, Траттиер Гоф и Мельгрубе стали ему недоступны, поскольку плата за помещение требовалась вперед. Он попытался устроить новый цикл концертов по подписке, как делал четыре года назад, когда имел сто семьдесят четыре постоянных подписчика. Но единственным желающим оказался ван Свитен.

Вольфганг написал новый концерт для фортепьяно ре мaжор, такой же прекрасный, как все, что выходило из-под его пера, но никто не изъявил желания эту вещь прослушать. Старые друзья отшатнулись от него с угрожающей поспешностью, как от зачумленного. После первого представления «Дон-Жуана» в Вене он ни разу больше не виделся с да Понте. Деваться было некуда, и каких бы мучений это ему не стоило, снова сел писать Пухбергу.

«Дорогой брат мой и любимый друг! – писал он. – Мне большого труда стоит обратиться к Вам снова, после того что я уже беспокоил Вас несколько раз за прошедшее время, но мне неоткуда больше ждать помощи. А доброта, проявленная Вами, вселяет в меня надежду, что и на сей раз я обращаюсь к Вам не напрасно.

Из-за болезни моей любимой Констанцы и смерти нашей маленькой Терезии дела приняли ужасный оборот, и я от всего сердца умоляю Вас одолжить мне, если возможно, двести гульденов на короткое время, я буду Вам вечно благодарен. К сожалению, домовладелец продолжает грозить, и если я не расплачусь с ним немедленно, то окажусь в ужасно неловком положении. А я не могу покинуть мою любимую Констанцу, которая до сих пор больна и в настоящий момент прикована к постели: у нее лихорадка и страшная слабость.

Поистине, если бы Вы не отказались одолжить мне на год тысячу гульденов, разумеется, под соответствующие проценты, это явилось бы для меня огромным благодеянием. Ждать вознаграждений, которые мне полагаются, слишком ненадежно. А вот если бы я мог твердо рассчитывать на какую-то определенную сумму, то привел бы свои дела в порядок. Я все еще верю, что сочинения мои вновь завоюют благосклонность публики, я только что закончил новую симфонию и надеюсь в скором времени закончить еще одну. Я чувствую, что таланта моего не убыло. Сегодня пришло письмо от императора с благодарностью за мою боевую песню, которая, как сообщают мне, подняла дух в войсках; император заверил, что по-прежнему доволен мною.