Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

3_____

Теплее; ездил за конфетами; от Покровского записка, что не может быть. Поскакал на репетицию, которой не дождался, т. к. она начиналась в 9 ч.; прослушал только музыку. Был в мастерской, вспоминая прошлый год. «Мне всё здесь на память». Тот же Володя, тот же диван, то же кресло, тот же балкончик. Сомов не пришел, были только Нувель, Мирский и Позняков. Мирский ушел рано. Студент говорил, топая ногой, что ему нужно, чтоб его любили, хотя бы Сатана, что ему ничто не удается, и наконец лег на диван. Бранил Мирского, говорил, что Покровский любит проституток, что он хочет познакомиться с Огарковым и Табельской, что ничего не знает о половой жизни князя. Мирский идет в кавалерийское училище.

4_____

Днем сидел дома, отчего-то скучая, топил печь, дремал в полумраке, ничего не делая. Находят, что я сердит эти дни. Заходил к Ивановым. Поплелся к Коровину, у которого, оказывается, умерла бабушка, и обед отложен на субботу. Предупрежденный Бакст не известил нас. Поехал к Нувелю, где семейно и обедал. Позняков ему удивлялся, зачем я их зову. «Ну, а теперь Вы поняли, зачем Мих<аил> Ал<ексеевич> Вас зовет?» — «Да». На пьесе были Дмитриев, Позняков и Померанцев; Гога прицеплялся все ко мне. Свистали и хлопали, вызывали больше Добужинского; мне скорее не понравилось; есть какая-то немощь, а в постановке аккуратность Билибина{943}. Гулял какой-то доступный юноша, которого В<альтер> Ф<едорович> так и не абордировал[316], к своему сожаленью. <Огия?> была крайне скучна, но лучше, м<ожет> б<ыть>, предыдущей. Зинаида упрекала меня за свиту гимназистов; хорошо, что есть впечатление свиты. Мне важнее, что говорят, чем что есть на самом деле. Позвал Дмитриева на пятницу. Был сердит и раздражителен, и отчего? Опять холодно. Денег ни копейки.

5_____

Билет на Дёнкан отдал деве; зашел к Чичериным, где девочка играла со мной в 4 руки, а потом танцевала с высоким уланом, их кузеном. На Изаи не попал{944}, поплелся на «Действо», при пустом театре и шиканье. Все время сидел и ходил с некиим Фроловым из шахматного клуба, с красивыми и наглыми глазами юношей. Зашел в «Вену», где попал в объятья Толстого, Рукавишникова и Гидони. Дома насилу дозвонился Павла, звал дворника, пока не вышли кто-то от графини и швейцар их выпустил. На «Действе» надеялся видеть il principino с Корнилием.

6_____

Был в замке; все время сидел какой-то юнкер из кавалерийского, которого нельзя было выжить. Вчера был Гофман. В<иктор> А<ндреевич> стал похож на boy’я из Café de France. Обедал у Тамамшевых, юноши не было. От Руслова отличное письмо. Заезжала Волохова с m-me Блок звать меня к Озаровской, где будет Дункан, петь «Куранты» в греческом костюме. Черт знает, что за ерунда. У Кондратьева был только Бер и кн. Гагарин. Тепло. Почему-то вспомнилось детство и жизнь на Острове.

7_____

Ездил за покупками. Пришел ненадолго Покровский, еще до меня. Я очень его люблю; не обещал скоро прийти. Поднявшись наверх, где были Гофман и Минцлова, прозевал Бера. Пришел Ауслендер и Позняков, оставшийся с твердым намерением довести дело до конца, в чем он и успел. Вот случай. Но я не скажу, чтобы это было без приятности. Опять закусывали и пили неодетыми. В рубашке, без pince-nez у него милый вид очень мальчика. Опять одеванье, проводы в 4 часа, прощанья. Он и не надеется, что это не для времяпрепровождения.

8_____

Что было, не помню. Обедали у Коровина. Да, был у Блок, причем застал только его жену. Вечер у Озаровских сегодня, но я не поеду, хотя друзья и отправились. Думая застать гимназистов, полетели на Офицерскую, но двери уже были заперты. Поплелись в «Вену», где никого не было. В<альтер> Ф<едорович> достал билет себе и Principino на балет; меня это очень шокировало: отказался отложи и взял вдвоем, сунулся к Наумову, теперь к Principino, будто у него мало своих. Но, конечно, это зуб небольшой. У Коровина новая хозяйка с большим контральто и поганым ртом.

9_____

Сидел дома, никуда не выходя, скучал, не писал; поднимался к Иванову, но он был занят; письмо от Руслова; позировал девам. Поздно послал записку Гофману наверх: «Милый Гофман, спуститесь сейчас минут на 10, мне страшно, зову Вас, т. к. перед Вами мне не стыдно». Он прилетел, стал меня целовать, говорить, что все знает, что я его люблю, что скоро мне будет большая радость, и лез на меня. Я плакал, делал des yeux fayards[317], клялся в любви к Наумову и, находя минуту удобной, сказал: «Помните, я не буду повторять этого: что бы Вы ни слышали, что бы Вы ни видели, что бы я сам ни говорил про себя — моя душа всегда чиста, я не изменяю своей любви». Когда он сидел на мне, обнявши, вошла Фима с карточкой Вяч<еслава> Ив<ановича>, зовущей Гофмана. Прилетел опять, целуя и трясь об меня животом в темной комнате, лопоча: «Теперь Вы понимаете etc.». Т. к. меня это не особенно импрессионировало, то мне не трудно было представить chaste et pure[318]. Пошли к Иванову, играли, пели, читал «Мартиньяна», Иван<ов> ругался, я спорил, был нервен. Это не дорогого стоит. Гофман, увлекши меня в комнату и затворивши двери, опять делал попытки меня насиловать. Сказал, что каждый день будет ко мне приходить. Я бы обошелся и без этого. С Наумовым у них что-то было; главное, сказал, что Наумов ему сказал, что меня любит, что потерять меня не может, что вначале мог бы отдаться мне, но боролся, теперь не может, любя глубже, потом, если придется, опять сможет, не теряя любви и отношений. По-моему, Гофман не врал, и к чему бы!?

10_____

Утром телефонировал Нувель, когда я только что вставал. Principino был рассеян и небрежен. Прибежал Модест с объятьями и закрытием дверей. Приходил Вяч<еслав> Ив<анович>, я топил печку, читал ему Пролог, казался таинственным и переживающим кризис, пусть расскажет Модесту, тот Виктору, которого собирается теперь аккапорировать[319]. Звал к себе. Пришел Тамамшев, я одевался, у Ивановых пел Дон Жуана. Телефон от Principino, придет с Дмитриевым. Был мил, любезен, весел; я пел им, сплетничали, зазвал его к Сомову. Да, Позняков телефонировал, что сегодня не может быть, когда я звал его завтра.

11_____

Утром поехал к Нувелю и Сомову предупредить и звать их. К Блоку; оказывается, послал деньги по почте. Страшный холод. Заехал к Чичериным, ждал их, разговаривая с девочкой, что-то наигрывая. Дома уже был Потемкин, пришел Сережа и старейшины, забегал Модестик, звал завтра в училище. Все уселись на диван, и поднялась щупка, как в танцульке Народного Дома. Я стал целовать П<етра> П<етровича> и наконец нащупался до конца при всем честном народе, хотя и в темноте. Вот так случай. Прощаясь, я спросил: «Вы не сердитесь?» — «Нет, я был рад». В<иктор> А<ндреевич> прислал премилый ответ на стихотворение В<альтера> Ф<едоровича>.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});