Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Отче, подойди ко мне, – окликнул Хрисанф Авдония.

Авдоний подошёл.

– Дозволь остаться, – попросил Хрисанф. – Я бы к утру вон те кирпичи лопатой расшевелил бы, и весь вертеп рухнет.

– Лопатой в одиночку такую громаду обрушишь? – усомнился Авдоний.

– Я же зодчий, – терпеливо пояснил Хрисанф. – Там в стене железная тяга вмурована. Она этот свод держит, как тетива концы у лука. Я расшатаю кирпичи, тяга выскочит, свод проломится, и храмина внутрь себя просядет. Другие своды от тяжести лопнут, и опоры раздавятся. Всё поедет и упадёт.

– А ты, брате?

– А я уже давно к внучекам своим покойным хочу.

Авдоний положил руку на плечо Хрисанфа, глядя старику в глаза.

– Не время и не место, Хрисанфе, – твёрдо сказал он. – За мной поиде, я всех доведу до вертограда, и тебя с братьями вкупе.

– Кладязь, отче! – громко зашептали раскольники из ямы.

Авдоний спрыгнул в яму, на дне которой виднелась крышка колодца, отряхнул от земли амбарный замок и вставил ключ в скважину. Ключ с хрустом провернулся, и замок распался. Авдоний без лязга снял железные полосы и легко выдернул крышку. У его ног открылся колодец, в глубину которого уводила приставная лестница. Это был путь к свободе.

– Благодетелю Спасе, вопием из бездны нашей, слава те, владыко, Боже всещедрый! – торжественно произнёс Авдоний. – Братья, зажигайте лучины!

Первым с лопатой и лучиной в колодец спустился брат Навин – самый крепкий из раскольников, потом полезли остальные. Авдоний проводил вниз Хрисанфа и сполз последним. В пустом подвале гасли угли кострища.

Освещая тесный и низкий проход лучинами, раскольники друг за другом быстро добрались до кирпичной стены взвозной башни. Пролом, пробитый Леонтием, был заложен кладкой толщиной в два кирпича – такой прочности было достаточно. Брат Навин ударил в кладку плечом.

В это время Епифания возвратилась к Прямскому взвозу тем же путём, которым пришла, но не свернула в ущелье взвоза, а мимо Софийского собора побежала, хрустя свежим снегом, к Павлинской башне, круглой, низенькой и толстой. Окошки собора чуть теплились от огоньков свечей – там читали неусыпаемую Псалтирь. От Павлинской башни вниз к башне на взвозе вела дощатая лесенка с перилами и ступенями, забитыми льдом. Она утыкалась в порог караульной будки, которую сколотили Ремезовы. В двери будки было вырезано оконце размером с ладонь, оно светилось: сторож топил камелёк.

Епифания достала нож и поскреблась в дверь.

– Дяденька, пусти погреться, – пропищала она.

Светящееся оконце заслонила широкая рожа солдата.

– Кто такая? Не положено!

– Посмотри, я одна, – жалобно сказала Епифания. – Холопка я, меня хозяин выгнал козу искать.

– Вот дура, – сказал солдат, отодвинул засов и отворил дверь.

У Епифании не было ни жалости, ни страха, лишь глухая и угрюмая радость. Она решительно ударила солдата ножом в грудь. Солдат охнул и повалился в будку. Епифания схватила его за ноги и вытащила наружу, подтолкнула под перила и сбросила в сугроб под склоном взвоза.

Будка была пристроена к выходу из Дмитриевской башни – к выходу из пушного логова фискала. Тяжёлую, обложенную железом дверь в башню надо было бы долго рубить топором, если прорываться в палаты снаружи. Но изнутри раскольники просто прокрутили на оси фигурную пластину накладного замка, и кованый язык легко выдвинулся из глубокого паза.

Епифания кинулась на шею Авдонию.

– Вот и здравствуй, сестра! – обнимая её, победно улыбнулся Авдоний.

Раскольники на спинах скатились по снежному склону Прямского взвоза на дорогу, словно дети, и поднялись на ноги, отряхиваясь. Высоко над ними вздымалась взвозная башня со своими арками, окнами и пушной казной, а ещё выше была столпная церковь, а над её голой колокольней рассыпались все пресветлые божьи планиды, и денницы, и лунницы, и серьги Богородицы, и звенели цаты на незримых ризах созвездий, и тонкими лучами через весь небосвод блистали адамантовы кресты, и Колесница блистала, и Коромысло, и Плуг, и от полудня до полуночи простирала пернатые крыла Гусиная Стая.

– А дале куда, отче? – задыхаясь, спросил Авдония Мисаил.

– А дале к доброму человеку, – Авдоний оглянулся на Епифанию. – Веди нас, сестрица, мы люди нездешние.

– А потом?

– А потом господа славьте, братья: мы на воле!

И раскольники побежали вниз по Прямскому взвозу.

А в Софийском соборе всё звучала неусыпаемая Псалтирь. Инок Илия ждал своей очереди, а инок Никанор у аналоя дочитывал урочную «славу»:

– Да возрадуются и возвеселятся о Тебе все ищущие Тебя, и любящие спасение Твое да говорят непрестанно: «велик Бог!» Я же беден и нищ; Боже, поспеши ко мне! Ты – помощь моя и Избавитель мой; Господи, не замедли!

Никанор перекрестился, поцеловал книгу и шагнул назад, уступая место.

– Благослови, господи, – сказал он Илие.

Запахивая ворот тулупа, Никанор вышел из собора в зимнюю темноту. Он по привычке огляделся и вдруг в жёлтых отсветах из окон собора увидел неподалёку лежащего на снегу чёрного человека. Пьяный, что ли? Замёрзнет! Никанор направился к пьянчуге, наклонился, потряс и повернул его. Это был знакомый солдат, который караулил пушную казну и часто заходил в собор погреться. Солдат был мёртв, а снег под ним багровел от крови.

Никанор побежал прямиком к дому губернатора. В воротах у рогаток монаха остановил сторож, и Никанор, волнуясь, сбивчиво объяснил: не иначе как ограбили пушную казну – караульного солдата пырнули ножом, он пополз к собору за помощью и умер на пути. Сторож разбудил лакея Капитона; Капитон, выслушав, осмелился разбудить губернатора.

Матвей Петрович в развевающейся шубе бросился к башне на взвозе. Его сжигала ярость. Не бывало такой дерзости, чтобы грабили губернскую казну, да ещё под носом губернатора и фискала! Душу рвала досада, что, покрывая недостачу, он отдал в казну собственные богатства, и напрасно, потому что любую недостачу можно было бы списать на грабёж, а Нестеров всё одно будет подозревать, будто грабёж подстроил сам Гагарин!.. Капитон, забыв надеть шапку, спешил вслед за хозяином с пистолетом в руке.

По лесенке Матвей Петрович скатился в караулку, где ещё не угас камелёк убитого солдата, и сразу почуял, что дело не в грабеже. Прочная дверь в башню была распахнута, но не порублена, – а ведь единственный ключ Нестеров носил при себе! Отмычка?.. Матвей Петрович прошёл через весь порядок из шести палат. На первый взгляд, никто здесь ничего не трогал. Как лежала ещё неразобранная фискалом куча мехов, так и лежит; как стояли вешала с сороками, так и стоят, и на них даже нет просветов на месте снятых связок пушнины. Вор должен был оставить за собой какой-нибудь беспорядок: разворошить кучу, сдвинуть вешала, что-либо обронить или бросить… Матвей Петрович догадался дойти до конца и заглянуть вниз, в камору без окон и дверей, в которую Ремезов вывел свой подземный ход. В стене каморы зиял пролом. Упрятанный подземный ход был вскрыт заново!