И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

Наконец, нужно особо отметить значение эпитета плешивый также для внутренней хронологии романа; в первой сцене, в которой появляется Сонцев (обед с Карамзиным в 1799 году), где историко-литературный колорит прямо противоположен сцене гадания (здесь месяц ассоциируется – тетушкой Анной Львовной – с Оссианом) мы находим: «Монфор довольно счастливо рисовал кудрявых, как Сонцев, купидонов» (П., 17)22. Каламбурное соотнесение месяца с Со[л]нцевым представляется самоочевидным.

Возникшее выше имя великого князя Михаила, скорее всего, неактуально для всех упомянутых контекстов, однако хотелось бы обратить внимание на странную и скрытую, собственно, едва намеченную тему, связанную с ним в «Кюхле», а именно некоего двойничества или смутной связи между тезками: Михаилом Павловичем и Михаилом (Карловичем), Мишей – братом Кюхельберкера, обусловленной, может быть, фактом неудачного покушения Вильгельма на Великого князя23 («Voulez vous faire descendre Michel?» [К., 257])24. При этом именно Миша вызывает вел. кн. Михаила для переговоров (в течение всей сцены они последовательно именуются Миша и Мишель): «Миша громко кричит оробевшему митрополиту: – Пришлите для переговоров Михаила. Стрелять не будем <…>. Вильгельм в ужасе смотрит на Мишу: – Зачем ты позвал Михаила? Зачем ручался за безопасность? <.. > Михаил упрямо дергает головой и улыбается недобро» (К., 255). «Мишель чувствует свое значение <…>. – Мне передавали, что офицеры Экипажа хотят со мной переговорить <…>. Как в детстве братья состязаются друг с другом25 <…>. Мишель подъезжает к гвардейскому экипажу <.. >. Он любезно спрашивает у Миши: – Можно мне говорить с войском? Миша пожимает плечами» (К., 256). Михаил Павлович26 становится одним из главных персонажей начиная с главки I главы «Декабрь»27 и до главки II «Петровской площади» (где он и произносит фразу, превратившуюся в лейтмотив) и затем возникает снова в главке XIII – в только что цитированной сцене переговоров и покушения (К., 256–258), перед этим – в главе XI: «Мишель, который, подобно Вильгельму , трясся в санях по скованным гололедицей улицам» (К., 253). Брат Миша, не считая первой главки всего романа («Он осторожно обходит кровать маленького Мишки, брата , и лезет в окно» [К., 21])28, фигурирует еще в главке XV «Европы»: «Зато часто бывал он у брата Миши. Брат Миша все больше привлекал его <…>. Миша, как и Вильгельм, чуждался света» и т. д. (К., 119–120), затем в главке I «Деревни» (в письме Устиньки: «Как поживает Миша?» (К., 159), в главкеI «Сынов отечества»: «Поселился он с Семеном у Миши в офицерской казарме Гвардейского экипажа. Больше негде было. Брат Миша, молчаливый, суровый, с нежностью смотрел на Вильгельма» (К., 177–178) – до сих пор тенденция к началам глав (т. е. к первым главкам) соблюдается почти неукоснительно – ив главе «Декабрь» Мишу в главке I сменяет «Мишель», который снова появляется в главке IV, а Миша – в главке V уже в качестве декабриста: «Вильгельм <.. > поехал к брату Мише. Только что он узнал от Рылеева, что Миша в обществе давно <… > – Миша, брат, мы вместе до конца, – бормотал он. Миша взглянул на него и застенчиво улыбнулся. Ему было чего-то стыдно, он избегал взгляда брата29 и спросил у него коротко, не договаривая, как бывало в детстве: – Ты давно? – Только что, – сказал, бессмысленно улыбаясь, Вильгельм» и т. д. (К., 218) – заметим, что после этой сцены следующая главка VI начинается упоминанием другого «брата»: «Вернувшись к себе, Вильгельм застал Левушку Пушкина. Блев мирно спал на диване, свернувшись калачиком. Саши [Одоевского] дома не было» (К., 219), причем Лев привез стихи Пушкина: «Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, / Мой брат родной по музе, по судьбам?» (К., 22о)30. Наконец, в главе «Петровская площадь» Миша фигурирует в главке III: «И он помчался в Экипаж, в офицерские казармы, к Мише» и т. д. (К., 237) и в главке V: «Я к брату, голубчик, нельзя ли пройти, – просит Вильгельм <…>. Вильгельм <…> кричит пронзительным голосом: – Братцы! <…> Кто-то его целует. Он оглядывается. Миша. – Иди, иди отсюда, – говорит тихо Миша и тяжело дышит. – Мы выступаем. Он подталкивает Вильгельма» (К., 240–241). Симметричная сцена в главе XV: «Последний всплеск толпы вбрасывает во двор Мишу, брата. <…> Вильгельм не рад брату – ему все равно <…>. Подходит Миша и говорит Вильгельму: – Уходи. – Больше не может и только шевелит губами, с ужасом смотря на брата » (К., 263)31. Далее он появляется уже в Сибири, в главе «Конец» (главка II: «Миша ни о чем брата не расспрашивает и только смотрит долго <.. > Ты у меня отдохнешь, – говорит Миша, нежно глядя на брата» [К., 324] – и вариации этой темы; ср. ниже последнее упоминание Миши в сопровождении того же глагола).

Сама интересующая нас тема, вернее фраза, отчетливо связывающая двух тезок, возникает во второй главке «Петровской площади» (после разговора с Николаем): «Мишель постоял у окна, посмотрел на площадь, на удаляющееся знамя и усмехнулся: – Не нуждаешься во мне, дружок, и отлично, как-нибудь проживем» (К., 233). Отголосок этой темы (с сильным отклонением) появляется сразу же в следующей главке, в разговоре Вильгельма со слугой: «Семен тряхнул головой: – Беспременно жить надо, Вильгельм Карлович. Проживем до самой смерти , за милую душу. А потом и помирать можно» (К., 233). Ближе к словам Михаила реплика Грибоедова в более ранней кавказской сцене – ответ на слова Кюхли: «Я готов на преступление, на порок, но только не на бессмысленную жизнь. Куда бежать? – Грибоедов тоже поднялся с травы. – Бежать некуда. Край забвенья – и то хорошо. Проживем как-нибудь» (К., 140–141). Дословно же фраза Мишеля повторяется в сцене помолвки Кюхельбекера (причем не вполне понятно, кто из братьев ее произносит): «В углу поблескивает металлическими очками Миша. Вильгельм подходит к брату и с минуту молча на него смотрит.  – Ну что, Миша, брат?32 – Ничего, как-нибудь проживем» (К., 326)33.

Этот повтор и расширение формулы, в свою очередь, превращает ее в точную цитату лейтмотива или рефрена из рассказа еще одного Михаила – М.А. Булгакова «Псалом»: («Куплю я себе туфли к фраку, / И буду петь по ночам псалом, / И заведу себе собаку. / Ничего. Как-нибудь проживем»)34. Рассказ опубликован в «Накануне» в 1923 году, так что вряд ли мог пройти мимо внимания Тынянова.

Тема «брата Михаила» скрыто продолжается в В-М.: «<…> полковник Иван Григорьевич Бурцов,„из стаи славной“ <.. > был его главным артиллеристом и, будучи начальником траншей, взял Карс. Ему помогал солдат Михаил Пущин <…>. Обер-квартирмейстером всего Кавказского корпуса был Вольховский. <…> Все были ссыльные. Паскевич был полководец, которым руководили политические преступники. <… > он пользовался политическими преступниками <… > в удаче повинны были люди декабря» (В-М., 228).

Михаил не назван прямо братом Ивана Пущина35, но весь декабристский контекст внятно сообщает это. Этот персонаж появляется мимоходом и в «Кюхле»: «Да и слуга был вовсе не Григорьева слуга, а брата Пущина, Миши36. Настоящего Петра Васильевича Григорьева составили три лица: Саша, Пущин и Дельвиг, которые были в восторге от всей романтической фарсы» (К., 199). Слово фарса (видимо, тоже в женском роде)37 фигурирует в К., также в связи с Михаилом Павловичем, абзац, который начинается словами: «Мишель, самый младший, иначе относился к строю и к остротам. Он любил играть в слова и в солдатики; каламбуры его имели успех» – завершается так: «Остроты и каламбуры, „фарсы“ были в ходу у всех трех братьев» (К., 205). В «Кюхле» тема каламбуров Мишеля появляется дважды до этого эпизода (К., 46): «Les Lycencies sont licencieux – говорил великий князь Мишель чужую остроту о них»38 и через страницу: «Великий князь Мишель из кожи лез вон, чтобы прослыть острословом» (К., 4 у).

Каламбуры и в особенности слово каламбуры 39 появляются в «Кюхле» с почти достоевской частотой40, и эта тема тоже восходит, в частности, к Пушкину, а именно к дневнику: непосредственно после цитированного выше разговора о лысинах идет реплика Михаила Павловича: «Нет ли новых каламбуров?» – «Есть, да нехороши, не смею представить их вашему высочеству», ср. позднее: «Великий князь говорил множество каламбуров: полиции много дела (такой распутной масленицы я не видывал)» (запись от 28 февраля 1834 года: Пушкин, 8,29).

При этом незадолго до первого появления в «Кюхле» вел. кн. Михаила с чужим каламбуром имя Мишель оказывается первым упомянутым в романе именем будущего лицеиста, причем именно шута, «паяса»: «Мишель, будьте же спокойны, – картавит он по-французски, когда мальчик начинает делать Вильгельму гримасы. Это француз-гувернер Московского университетского пансиона41 пришел определять Мишу Яковлева» (К.,23)42.