Место - Горенштейн Фридрих Наумович

— Коля ведь на даче, — сказала Рита Михайловна, — со вчерашнего дня… Мы его чуть ли не силой туда перевезли… Представляете, если б он находился в этом скандале. Я нарочно говорила, что он здесь, чтобы сбить со следа… Вот до чего мы дожили в хрущевские времена, — вздохнула она, но тут же вновь приобрела деловой вид, позвала Клаву и попросила ее вызвать из гаража машину. — Твой Соловьев уже вряд ли сегодня появится, — с упреком обернулась она к журналисту, — мы его завтра отвезем… Не станем его дожидаться, поедем… Это невропатолог, — пояснила она мне…

В этот момент раздался звонок — неусловный и долгий. Все за столом притихли, и я увидел на лице журналиста и Риты Михайловны искренний испуг. Выглянула и Маша. Эти люди действительно жили как в осаде. Рита Михайловна махнула журналисту, чтоб он шел в одну из комнат, а Клаве сделала условный жест, помахав в разные стороны рукой перед лицом. Клава понимающе кивнула, и слышно было, как она говорила кому-то в передней:

— Нету, нету… Уехали, и все тут… — Потом она вдруг вернулась и сказала мне: — Вас просят… Какой-то мальчишка…

Я растерялся, не зная, как поступить, и невольно поддавшись общей атмосфере страха, возникшей после звонка, но Рита Михайловна жестом показала мне, что надо идти, видно, тем самым пытаясь отвести удар от себя… Я встал, пошел и увидел на лестничной площадке перед дверью Сережу Чаколинского. На какое-то время я вдруг совершенно забыл о существовании этих ребят и сейчас, увидев знакомого, даже успокоился.

Деньги давай, — глянув на меня с честной мальчишеской неприязнью, сказал Сережа, и при том на щеках у него заиграл пионерский румянец. — Платон Алексеевич велели…

Ах, вот оно что. Я полез в карман и достал пачку денег, о которых также вовсе забыл, что со мной еще не случалось. Я не успел даже протянуть деньги, как Сережа сам вырвал их у меня из рук, сбежал вниз на половину лестничного пролета и, остановившись, уж явно oт себя, а не согласно полученного задания, добавил:

— Продал Платона Алексеевича богатым жидам, сволочь… Иуда сталинский… Стукач, — и, погрозив кулаком, побежал вниз.

Я знал, что Сережа меня всегда недолюбливал, но этот его искренний мальчишеский напор меня привел в растерянность.

— Что там? — встревоженно подошла Рита Михайловна.

— За деньгами приходили, — ответил я.

— Да вы не расстраивайтесь, — сказала Рита Михайловна, — вам с вашими прежними друзьями не по пути… Так же, как и Коле… И, слава богу, что избавились. А сейчас на дачу поедем. Знаете, какая там местность… Лес сосновый, красота…

И действительно, едва я сел в новенькую серую «Волгу», личную собственность журналиста, как многое забылось и стало легче. А когда мы выехали за город, то стало совсем легко и хорошо. Я сидел рядом с шофером, невысоким плотным парнем. Рита Михайловна с какими-то пакетами, очевидно, съестными запасами, примостилась сзади. На коленях она держала коробку с ореховым тортом. Собственная машина, специально оплачиваемый шофер, ореховый торт — все было прочно и богато. На мгновение я прикрыл глаза и подумал: «Так вот уже куда занесла тебя жизнь по избранному тобой пути… Где оно, это койко-место?… А ведь все так недавно еще было».

Разговор, который завел между тем Виктор (шофер) с Ритой Михайловной, был как нельзя более в соответствии с мыслями.

— А Алексей Иванович на «мерседес» пересел, — сказал Виктор, гляжу, Петька их мимо меня катит весь в улыбке… «Волгу» свою, говорит, мой продал, а вот «мерседес» через какую-то иностранную комиссию получил… Ничего, говорю, наш скоро «форд» американский достанет…

— Ах, Виктор, — сказала Рита Михайловна. — разве до этого нам теперь?…

— Как Коля? — сразу же поддержал и уловил состояние Виктор.

— Болеет, — сказала Рита Михайловна.

— Хороший он у вас парень, — продолжал Виктор, — умный… Тут один еврейчик у него был дружок, я их раз на дачу вез… Такое он интересное говорил про Сталина и про Россию вообще… А вот наш брат Иван до такого не додумается… Ума не хватит…

— Ты вот что, Виктор, — сказала Рита Михайловна, — ты такие разговоры не веди…

— Да я о чем? — замялся шофер, чувствуя, что он где-то прошиб и не угодил хозяевам и то, что ранее хозяевам было приятно и считалось признаком хорошею тона, теперь их раздражало. — Я только о том, — продолжал Виктор. — что Коля хороших себе ребят в друзья выбирает… Вы приятель его будете?

— Да, — сухо ответил я.

Настроение мое на некоторое время утратило легкость, стало беспокойным, а затем я вновь рассеялся, глядя на несущуюся мимо местность, и постепенно повеселел.

Вокруг начинала уже бушевать золотая подмосковная осень, особенно красивая в этой лесистой, явно привилегированной местности. Не было ни загородной пыли, ни дыма заводов, не слышно было и грохота электричек. В открытое окно автомобиля влетал вкусный запах начинающей увядать листвы и сохнущих трав. Изредка мелькала аккуратная бензоколонка или милицейский пост. Там, где дорога разбегалась двумя рукавами, на одном из отростков висел дорожный знак, воспрещающий проезд, но Виктор явно привычно направил машину именно туда. Проехав метров пятьсот, машина уперлась в шлагбаум. Виктор выглянул и помахал рукой, очевидно, знакомому милиционеру, который вышел из будочки на обочине. Милиционер поднял шлагбаум, и мы въехали в сосновый лес, вдоль которого замелькали богатые дачи. Возле одной из дач Виктор затормозил и, выйдя из машины, прошел в калитку. Залаяла, а потом, узнав, ласково завизжала собака.

— Сначала я пойду к Коле, подготовлю его, а потом — вы, — сказала мне Рита Михайловна.

Виктор распахнул ворота, сел в машину и, проехав по дорожке, остановился у крыльца. И сразу же на шум выбежала пожилая женщина, почти старуха, в переднике.

— Я уже и в город звонила, — торопливо и испуганно затараторила она, — сказали, вы сюда… Ну, думаю, хотя бы быстрей…

— А что случилось? — тоже пугаясь, спросила Рига Михайловна. — Вы толком, Глаша, говорите…

— Да грохочет и грохочет, — сказала Глаша, — и грозится… Говорит, окна выбью… Или дачу подожгу, если не выпустят… А у него ведь спички… И матом ругается… Меня обругал, — пожаловалась Глаша, — а я ведь, как вы велели…

— Ах, тише…— сразу заторопилась, побледнев, Рита Михайловна. — Что же вы раньше не позвонили?… Вы же сказали — все хорошо, когда я звонила. — И говоря это, Рита Михайловна торопливо вошла на крыльцо, оттуда прошла по комнатам и вверх по винтовой лестнице. Сверху действительно доносились стук и крики.

— Было хорошо с утра, — говорила, семеня следом, Глаша.

— Ах, помолчите, — прикрикнула на нее Рита Михайловна.

— Вот дает, — тихо усмехнулся Виктор, очевидно исподтишка мстя Рите Михайловне за замечание в дороге. — С жиру бесятся…— Он явно хотел найти во мне союзника, но я отвернулся. «Скользкий тип, — решил я про себя. — Надо быть с ним осторожней».

Мы с Виктором стояли в одной из комнат, так же как и городская квартира, уставленной старинной мебелью. В раскрытые окна терпко пахло сухими листьями, хвоей и песком — пока еще непривычными для меня дачными запахами… Виктор явно подошел поближе к лестнице, чтобы различать, о чем кричит Коля. Я тоже прислушался.

— Сволочи, — кричал Коля, — сталинские прихлебаи… Разбогатели на народном страдании… Я тебя не признаю матерью, сука… И отца не признаю… — После этого послышался грохот, что-то разбилось.

— Вот дает, — попросту светился от удовольствия Виктор, но, услышав шаги Риты Михайловны, он торопливо сделал лицо свое скорбным и серьезным.

— Идите к нему, прошу вас, — сказала Рита Михайловна мне дрожащим голосом,-может, вы его успокоите… А вы идите, Виктор, к машине, — прикрикнула она на шофера, видно, уловив в нем злорадство, — вообще поменьше здесь вертитесь…

— Я здесь не верчусь, — огрызнулся вдруг Виктор (значит, и он строптив и развращен в либеральном семействе), — если на то пошло, я расчет возьму… Много лет лакеев нет… Советские помещики какие нашлись, — и он торопливо хлопнул дверью.