Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Присутствуют на собрании представители газет?

— Нет.

— Жаль. Приступим к обсуждению. Нужно ли прочесть статьи, которые были напечатаны?

— Нет.

— Все читали, все знают. Кто желает выступить первым?».

После некоторого колебания первым вышел очередной режиссер театра Н. И. Лившиц: «Товарищи, мы живем в очень ответственное время… Сейчас самое время всем работникам искусств ещё раз проверить творческое идейное оружие… И это была очень хорошая и правильная мысль — рассмотреть, что делается в театральных коллективах. Мне кажется, что статья, помещенная в «Ленинградской правде», деловая и очень доброжелательная по тону, вызывает единодушное отношение. Нужно задуматься над этой критикой, которая в ней сказана, понять, принять и выправить… Но я выражаю крайнее удивление, сожаление об отсутствии представителей прессы. Мы хотели вести прямой разговор, они скрылись за газетным листом. Пусть придут, послушают, пусть поглядят в глаза людям, а так не равные позиции у спорящих. Так не годится. На фоне деловой и отражающей жизнь всех театральных коллективов статьи «Градус творческой температуры», особенно невыгодно выглядит статья Щеглова под заголовком жирным шрифтом «Куда идет театр комедии?». Автор задал вопрос и сам на него ответил… В старину вызывали на дуэль, били по физиономии. Сейчас я бы сказал это Щеглову, но его нет. В статье делается очень много непонятной попытки вбить кол между художественным руководством и коллективом, между художественным руководством и партийной организацией… Не сходится портрет, нарисованный в газете, с тем, что мы знаем о Николае Павловиче Акимове! Я считаю своим гражданским долгом заявить, что в газете напечатана клевета!».

С мест: Правильно.

«Я совершенно согласен с мнением Наума Исааковича во всех отделах, где он подробно разоблачил статью тов. Щеглова, и считаю, что если говорить такими пышными фразами, как говорит Щеглов в заголовке «Куда идет театр Комедии?», то просто хочется сказать, что идет вместе со всем народом под руководством партии к коммунизму», — заявил П. Суханов, заслужив аплодисменты.

И только простодушная Ирина Петровна Зарубина впрямую заступилась за Шварца: «Когда я прочитала эту статью, мне было противно… Я знаю Николая Павловича Акимова 30 лет. Это очень большая дата для того, чтобы человека проверить, и для того, чтобы говорить о нем. Я знаю его недостатки и его достоинства. И того, и другого в его противоречивом характере очень много, но этот человек 40 лет своей жизни отдал советскому театру. Он сделал такие вещи для советского театра, о которых знают не только в Ленинграде, в Москве, не только в нашей стране… Если бы я обладала писательским даром и если бы я когда-нибудь осмелилась писать мемуары, то написала бы три фамилии моих учителей: первый учитель П. П. Гайдебуров, второй — Лозинский, третий — Евгений Львович Шварц, потому что эти люди были не только идеалом человеколюбия, любви к жизни, к обществу, к людям, к детям, я бы мечтала быть похожей на них. Мы пристрастны к Шварцу, и я не могу представить себе, чтобы этот человек написал скандальную двусмысленную пошлость и грязь. Я бы очень хотела иметь развернутую критику в адрес «Дракона», чтобы я хоть что-то поняла, чего я до сих пор не понимаю, в чем каюсь…».

На что представитель обкома В. Шабров в заключительном слове ответил: «В докладе тов. Толстикова было высказано критическое отношение партии к отдельным произведениям театра комедии, в частности, и в адрес «Дракона». И я хочу сказать, что никем и никогда не ставилась под сомнение честность и искренность большого художника Шварца. Но дело в том, что пьеса, написанная в особых исторических условиях, поставлена в другой исторической обстановке и получила двусмысленное звучание. И за то, что театр этого не заметил, мы и критиковали коллектив театра комедии… В ближайшее время должно состояться бюро Обкома партии, на котором будет рассматриваться вопрос о состоянии художественной критики. Должен сказать, что статья Щеглова, несомненно, станет предметом обсуждения…».

И это, последнее сообщение было встречено аплодисментами присутствующих. И тем не менее он не поднялся до «развернутой критики», о которой умоляла Зарубина, и не объяснил наевшую уже оскомину «двусмысленность».

Акимова труппа вроде бы отстояла, но «Дракона» все-таки пришлось снять, «доиграв уже объявленные спектакли, чтобы не раздувать ажиотаж вокруг этого». Толстиков получил то, чего добивался.

На этом завершилась история второй постановки «Дракона», и для Ленинграда пьеса эта существовать перестала ещё на 30 лет. В единственной книге о театре Комедии (1968) М. Янковский даже не упоминает ни об одном из этих двух спектаклей.

Интересную интерпретацию «Дракона» хотел было воплотить на экране Григорий Михайлович Козинцев. В декабре 1964 года он записывал в одной из своих «Рабочих тетрадей»:

«Снять с пикирующего на землю самолета.

Впечатать на 1-й план когти. Чешуйчатый хвост.

И так же меняющиеся маски (Энсор). (То есть в стиле бельгийского художника Джеймса Энсора, для которого характерны символико-финтастические образы. — Е. Б.).

И на этом звук скрежета, солдатского топота, команды фельдфебельского гавканья.

Вообще вспомнить «Путешествие на воздушном шаре». (Фильм французского режиссера А. Ламориса. — Е. Б.).

Дракон летит над минаретами Самарканда и небоскребами. Родильные дома. Кладбища. Сумасшедший дом.

Он летит над пустыней — бегут верблюды. Над театром, где играют «Три сестры» или «Лебединое озеро». Над Эйфелевой башней и Вестминстерским аббатством, над Кижами. Полет — тень Дракона.

Время: начало нашего века — до автомобилей. Прохожие с таксами…

Последний призрачный бал «Покрывала Пьеретты». Сапунов при свечах. Идиллия под властью Дракона.

Лирическая философия Шварца, которую пока я ещё ни разу не видел в шварцевских постановках.

Начало: портрет Шварца. Текст о дате сочинения пьесы».

То есть — весь мир счастлив, живя под властью Дракона. Или — человечество даже не подозревает, что жизнь может быть другой, без Дракона.

Но этот замысел воплощения не получил.

VIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Смутные времена — 2

Весной 1945 театр Комедии вернулся в Ленинград. Возвратились и Шварцы. Поначалу, пока в их квартире производили капитальный ремонт, жили в «Астории». А 17 июля переехали в ту же квартиру, которую покинули три с половиной года назад.

— Квартира восстановлена. Так же окрашены стены. Я сижу за своим прежним письменным столом, в том же павловском кресле… Итак, после блокады, голода, Кирова, Сталинабада, Москвы я сижу и пишу за своим столом, у себя дома, война окончена, рядом в комнате Катюша, и даже кота мы привезли из Москвы… Город начинал оживать. Нас преследовало смутное ощущение, что он, подурневший, оглушенный, полуослепший, — ещё и отравлен. Чем? Трупами, что недавно валялись на улицах, на площадках лестниц? Горем?.. Странное чувство испытали мы однажды, возвращаясь домой в девять часов вечера. Июль. Совсем светло. Мы идем по Чернышеву переулку, переходим Фонтанку по Чернышеву мосту, потом переулком мимо Апраксина двора. Потом мимо Гостиного выходим на канал Грибоедова. И ни одного человека не встретили мы на пути. Словно шли по мертвому городу. Светло, как днём, а пустынно, как не бывало в этих местах даже глубокой ночью. И впечатление мертвенности усиливали слепые окна и забитые витрины магазинов…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});