Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Бесстыжая! — В красующуюся на экране Ван Иньчжи полетел пульт. Ударившись о телевизор, он отскочил на пол. А она, выставив фальшивые груди, продолжала разглагольствовать.

«Госпожа главный управляющий, в последние годы многие молодые женщины на Западе присоединяются к движению за освобождение груди. Они считают, что бюстгальтеры так же вредны для женщины, как корсеты семнадцатого века. Каково ваше мнение по этому вопросу?» — «Это просто невежество! Бытовавшие тогда корсеты походили на доспехи. Их изготавливали из парусины и бамбуковых дощечек, и они действительно были вредны для женского здоровья. В этом отношении европейские корсеты можно сравнить с китайской традицией бинтования ног. Но разве можно сравнивать корсеты или бинтование ног с бюстгальтером, особенно с бюстгальтерами «Единорог», которые отвечают и эстетическим, и физиологическим требованиям. Мы в «Единороге» принимаем во внимание оба аспекта и стараемся как можно полнее удовлетворить стремление людей к красоте и при этом соблюдать требования медицины. Наша продукция может сделать вашу грудь крепче и красивее, помочь оставаться в наилучшей физической форме и прекрасном состоянии духа. Залогом того, что каждый бюстгальтер фирмы «Единорог» — настоящее произведение искусства, является самый современный дизайн, новейшие технологии и использование первоклассных материалов. Принимая во внимание физиологические особенности груди и заботясь о её комфорте, наш «Единорог» достиг следующих высот: когда грудь чувствует холод, он греет, как две заботливые ладони; когда грудь устала, он словно бокал красного вина, или как чашка свежезаваренного кофе, или кружка чая, пышущего жаром, пленяющего своим ароматом; если грудь охватит уныние, «Единорог» воодушевит; если грудь возбуждена, «Единорог» принесёт успокоение; если исполнена печали, «Единорог» обратит эту печаль в силу… В общем, это всесторонний уход, всемерная забота, светозарный цветок, соединяющий в себе материальную и духовную культуру уходящего двадцатого века. Это взгляд в будущее, который раскрывает главную особенность людей грядущего двадцать первого века: забота о человеке, забота о женщине, забота о груди. Двадцатый век был веком войн и революций, а век двадцать первый станет веком груди и любви! Этот лозунг выдвинут нашей компанией, эти же слова определяют дух нашего производства и стратегию управления…»

Цзиньтун схватил кружку и хотел запустить в телевизор. Но высоко поднятая рука автоматически изменила направление, кружка ударилась в обитую бархатом стену и целой и невредимой почти беззвучно отскочила на напольный ковёр, чуть окропив стену и экран тёмно-красным чаем.

Одна скрученная чаинка прилипла на двадцатидевятидюймовый экран цветного телевизора между ртом и грудью Ван Иньчжи, как борода. «Госпожа главный управляющий, а вы носите бюстгальтеры «Единорога»?» — игриво спросила скалозубая ведущая. «Конечно», — без тени смущения подтвердила Ван Иньчжи. И будто бессознательно, а на самом деле специально чуть поправила свои прекрасные по форме, величественно вздымающиеся, а на самом деле поддельные груди. Опять же — бесплатная реклама. Реклама хорошая, в отличие от самих бюстгальтеров «Единорог», и грудь хозяйки «Единорога» Ван Иньчжи тому подтверждение. «Госпожа главный управляющий, а в семейной жизни вы счастливы?» — продолжала скалозубая. «Не очень, — был откровенный ответ. — У моего супруга психическое расстройство, а так он человек славный, добросердечный».

— Что ты несёшь! — заорал Цзиньтун на красовавшуюся в телевизоре Ван Иньчжи, аж подскочив с дивана. — Интриганка! В лицо красивые речи говоришь, а за спиной злодействуешь! Под домашний арест меня посадила!

Оператор показал Ван Иньчжи крупным планом, и на лице у неё появилась злобная усмешка, словно она знала, что Цзиньтун смотрит эту передачу.

Он выключил телевизор и, заложив руки за спину, стал метаться по комнате, как обезьяна в клетке, а в душе разгоралось пламя негодования: ««Психическое расстройство!» У самой, мать твою, психическое расстройство, сама душевнобольная от носа до хвоста, внутри и снаружи! Не получается у меня, видите ли. Всё у меня получается! Ты не даёшь, шлюхино отродье! Тебя и женщиной-то не назовёшь, просто шинюй,[237] жабья икра двуполая, малофья черепашья. Кипятком бы тебя окатить! И ходишь как кукла механическая, как вояка вышколенный — кругом, шагом марш!» Он топал по ковру так, что пыль от овечьей шерсти столбом стояла. А душа уже воспарила, как голубь в свободном полёте, над площадью перед входом в городскую мэрию.

Снова весна с её моросящим дождём. Летя среди этой мороси, он снижается на платан с краю площади и становится свидетелем невероятно смелого выступления душевнобольного. Люди окружают его, похохатывая, словно зрители на представлении дрессированной обезьянки.

«Граждане налогоплательщики! Они, эти разжиревшие на народной крови клопы вонючие, называют меня душевнобольным. Да-да, всякого здравомыслящего человека они отправляют в психушку, это для них обычное дело. Братья и сёстры, друзья, соратники! Раскройте глаза и оглянитесь вокруг, посмотрите, как переплывает к ним в мошну общественная собственность, как они наживаются на крови и поте народном! На один бюстгальтер тратят столько, сколько мне хватит на полгода, чтобы прокормиться. А за один присест съедают столько, сколько мне хватило бы месяца на три. Кругом одни рестораны, кругом взятки и коррупция, кругом злоупотребления. Пару лет мэром — сто тысяч юаней. Земляки! Вижу, ваши головы посветлее моей будут, вот вам в вены соломинки и вставляют одну за другой. Они мечтают стать морем, которое вовек не наполнишь. Разомкните затуманенные сонной одурью глаза, земляки, окиньте взглядом ужасающую действительность!»

Мелкие капли дождя увлажнили бледный высокий лоб. Стальной расчёской он провёл по убелённым сединой волосам, и капельки воды скатились подобно каплям лаврового масла. Как гласит пословица: «Дождь весной как масло дорог, летний льёт на всяк пригорок». «Никакой я не душевнобольной, в голове всё ясно и понятно до такой степени, что самому страшно. Я понимаю, что мне не вырваться из сетей, сплетённых из денег и гениталий, они расставлены повсюду, и конец меня ждёт безрадостный. Сегодня я выступаю перед вами, а завтра, может, сдохну на свалке, как бешеный пёс. Если умру, не оплакивай меня, милая, долгими ночами в нескончаемых снах, один я у тебя. Но я буду и дальше жить и бороться».

Он достаёт из-за пазухи рожок и, надувая щёки, звонко трубит. Заслышав боевой сигнал, братья и сёстры в едином порыве выступают на бой. «Разобьём дьяволов, уничтожим японский империализм!», «Отстоим мир, защитим родину!».[238] Трубя, он шагает по краю широкой площади. Мимо сплошным потоком несутся автомобили, спешат по делам люди. Ты паришь у них над головами, перья в блестящих капельках воды. На лужайке ковыляют счастливые малыши. Старичок пенсионер запускает под дождём воздушного змея. «Долой главаря городских коррупционеров Лу Шэнли!» — воздев руку, кричит он. На него с лаем кидается брошенный хозяевами пекинес. «Долой Гэн Ляньлянь, проматывающую трехсотмиллионные кредиты! Долой витающего в облаках фантазёра Попугая Ханя! Долой «Единорог»! Очистимся от жёлтой скверны,[239] возродим духовную культуру! Долой плейбоя Шангуань Цзиньтуна!»

В испуге Цзиньтун взмахивает крыльями и пулей взмывает под облака. Он-то хотел, оборотившись птицей, найти родственную душу, а тут — нате вам! — нашёл заклятого врага. И охваченный целой бурей переживаний в тот весенний вечер тысяча девятьсот девяносто третьего года, он в полном изнеможении валится на ковёр у себя в кабинете — подделку под старину — и тихо поскуливает.

От слёз на ковре уже образовалось мокрое пятно размером с плошку, когда дверь открылась и вошла служанка-филиппинка. Её предки торговали в Гаоми шелками из южных морей,[240] и в её жилах текла китайская и малайская кровь. Смуглая, с вечно озабоченным лицом и пышной грудью, характерной для женщин из тропических стран, по-китайски она объяснялась с грехом пополам. Ван Иньчжи специально приставила её ухаживать за Цзиньтуном.

— Пожалуйте ужинать, господин. — Из корзинки на столе появились чашка клейкого риса, тушёная баранина с турнепсом, жареные креветки «хай ми»[241] с зеленью и черепаховый суп. — Прошу вас, господин, — подала она палочки — имитацию под слоновую кость.

От еды поднимался пар, но есть не хотелось.

— Вот скажи мне, что я такое? — поднял он на служанку красные от слёз глаза.

Та в испуге застыла, опустив руки:

— Господин, я не знаю…

— Шпионка! — В ярости он швырнул палочки на стол. — Ван Иньчжи подослала тебя шпионить за мной!