Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Ну как тебе, дядюшка?

Пытаясь догадаться, что имеется в виду, и не скрывая душевного волнения, я бухнул:

— Замечательно!

— Ну, теперь ты хозяин этого салона.

Я это предчувствовал, но всё же он застал меня врасплох:

— Не подхожу я для этого, куда мне!

— Дядюшка, — улыбнулся Сыма Лян, — ты спец по женским грудям, и никто в мире не сумеет лучше тебя продавать бюстгальтеры.

И он повёл меня через бесшумно открывающиеся и закрывающиеся двери в просторный зал. Внутри ещё продолжались отделочные работы. Стены в огромных зеркалах; всё отражается, как в зеркале, и на потолке из какого-то металла. Висячие, настенные светильники — всё имеет форму груди. Несколько рабочих как раз протирали стёкла шёлковой ватой. Подбежавший прораб отвесил подобострастный поклон.

— Если что-то не устраивает, дядюшка, говори, — предложил Сыма Лян.

— «Красота» не очень, слишком избито.

— Ты эксперт, — согласился Сыма Лян. — Предлагай своё.

— «Единорог», — вырвалось у меня. — «Единорог. Большой мир бюстгальтеров».

Сыма Лян удивлённо уставился на меня. А потом усмехнулся:

— А ведь эти штуковины, дядюшка, они всегда парами!

— «Единорог» хорошо звучит. Мне нравится, — повторил я.

— Ты хозяин, тебе и решать, — только и сказал Сыма Лян. — Срочно сделать новую вывеску, — повернулся он к прорабу. — Теперь будет не «Красота», а «Единорог». «Единорог», «Единорог»… — хмыкнул он. — Неплохо, неплохо. Видишь, дядюшка, ты как раз то что надо. Я такое стильное название в жизни бы не придумал, хоть режь. Давай, выкладывай, если ещё чем недоволен, ты — главный, нужно, чтобы чувствовалась хозяйская рука.

Ещё не войдя в салон, я понял: манекены в витринах — первый класс, сексуальные донельзя, и бюстгальтеры на них несравненной красоты, но вот беда: эти болваны изготовители схалтурили и оставили их без сосков. Я так и сказал, указав на них:

— У манекенов вот — груди есть, а сосков нет.

— Как так? — удивился Сыма Лян. — А ну принесите один посмотреть!

Ему бегом принесли манекен в отличном бюстгальтере: подкладка из золотистого бархата, вышит красными цветочками, верхняя половина — в сеточке из золотой нити, внизу — эластичная подпорка. Придраться не к чему. Скрывать такой бюстгальтер верхней одеждой — просто издевательство над красотой. Сыма Лян стащил бюстгальтер с манекена и обнаружил лишь два вздутия в форме маньтоу.[231] И всё.

— Это просто скандал! — разозлился Сыма Лян. — Что за женщины без сосков! Всё заменить, изготовить новые.

— Господин Сыма, манекены… они все такие… — почтительно доложил один из работников салона.

— Не годится, — сказал Сыма Лян. — Чтобы сделали мне всё заново, чтобы всё было как у людей, — где что должно быть, чтобы было! — И спихнул манекен, на котором остались лишь золотистые в цветочек трусики, на пол: — И скажите, чтобы были как настоящие — не только с сосками, но чтобы моргали, улыбались и говорили. Мать-перемать, ведь и нужно-то всего — чуть больше потратиться!

— Дядюшка, — теребил он меня за руку, когда мы сели в «кадиллак», — какой ты умница. — Я смущённо улыбнулся, а он продолжал: — Одногрудую Цзинь помнишь? Вот кого было бы здорово заполучить и выставить в витрине.

— Я с ней уже порвал.

Тут Сыма Лян хлопнул себя по лбу:

— Ну и ну! Как я мог забыть! — И он оживлённо заёрзал на сиденье. — Дядюшка, есть хорошая мысль! Ага… — Он расхохотался, явно довольный, и погрузился в открывшиеся ему прекрасные перспективы.

В день официального открытия салона «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» вход был уставлен корзинами цветов. Цветы от Лу Шэнли и Одногрудой Цзинь — по обе стороны от входа. Корзину от Гэн Ляньлянь пристроили не на самом почётном месте. «Хлопушек не будет, — решил Сыма Лян. — Это всё забавы для деревенщины, только отсталый народ сейчас хлопушки запускает. Мы надуем воздушные шары, множество воздушных шаров в форме груди. Пусть всё небо будет в грудях, пусть они несут весть о любви всему человечеству». Ещё мы надули водородом два огромных шара и подвесили на них два рекламных слогана на красной материи с надписями большущими, с мельничный жёрнов, золотыми иероглифами. «Овладеешь грудью — овладеешь женщиной» — тихо плыло в воздухе. «Овладеешь женщиной — овладеешь миром». И какой следовал вывод? — «Овладеешь грудью — овладеешь миром». Ещё предполагалось поставленное Сыма Ляном красочное представление. За немалые деньги он пригласил стать у нас моделями группу из семи русских танцовщиц, выступавших в то время в мюзик-холле «Райский сад». Вот почему тогда, в «кадиллаке», он так оживился. Сыма Лян пользовался ими как хотел, главное — доллары: девочки на всё были готовы. Эти призовые лошадки — товар что надо. У всех прямые светлые волосы, зелёные глаза, точёные, как горлышки пивных бутылок, шеи, длинные нежные руки, словно без костей. Пышные бёдра. Красивые ноги. Задницы торчат как у реактивных истребителей. Плоские животы, крепкие, как стальные листы. Кожа будто застывшее масло. И конечно, самое главное — все от природы пышногрудые. По указанию Сыма Ляна все семеро красовались в изысканных комплектах — бюстгальтеры и трусики всех цветов радуги. Трусики малюсенькие, меньше некуда, да ещё в сеточку. Бюстгальтеры ручной работы, дизайн потрясающий, изготовлены по специальному заказу во Франции. Предназначались они для представления и поэтому были на размер меньше. Импресарио танцовщиц предложил, чтобы они выступали совсем без одежды, но Сыма Лян решительно отказался. «Не то что у меня денег нет, — сказал он. — Но мы же салон женского белья, нам бюстгальтеры надо рекламировать, чтобы люди видели, как красиво они смотрятся на теле. А ты хочешь, чтобы перед ними семеро голозадых обезьян крутились? Зачем? Чтобы загубить нашу марку? К тому же среди жителей Даланя одни уже совсем цивилизованные, а другие совсем даже нет. Одни на «мерседесах» раскатывают, другие — на ослах. Кто павлинов трескает, а кто жидкой кашкой пробавляется. Нужно ещё просчитать, какую нагрузку может вынести их менталитет».

Семь девиц держали цветную ленточку, а я вместе с Лу Шэнли перерезал её. Появились цветные шары. Народ захлопал. Засверкали вспышки. Защёлкали фотоаппараты. Снова аплодисменты. Бойкие танцовщицы стали бросать шары в толпу, а потом исполнили импровизированный танец, садясь на шпагат и виляя бёдрами, покачивая головами и задами и поигрывая мышцами живота. Они так сверкали своими мясами перед входом в «Единорог», что в образовавшейся давке подрались продавец бататов и молодой модник со взбитым «самолётом» на голове. На дороге образовалась пробка, приехала полиция. В суматохе у лимузина Лу Шэнли порезали покрышки. Один хитроумный юнец — видать, отпрыск чудо-стрелка Дин Цзиньгоу, с которым я когда-то учился, — спрятавшись в толпе — вот паршивец! — пустил у кого-то между ног стрелу с красивым оперением, целясь в зад одной из русских. Наконечник был бронзовый, древко из самшита, а оперение — из павлиньих перьев. Девица, в которую он попал, продолжала танцевать с болтающейся стрелой и получила за это от Сыма Ляна тысячу долларов. От всей этой суеты голова у меня пошла кругом. Когда церемония завершилась, я заперся в кабинете управляющего и не выходил три дня.

— Но ведь женщины совсем не такие ручные, чтобы позволить так вот взять и овладеть их грудью, — неторопливо разглагольствовал Единорог, начальник управления радио- и телевещания, сидя в кафе «Лили» и помешивая кофе маленькой ложечкой. Серебристые пряди на давно поседевшей голове аккуратно причёсаны, волосок к волоску. Смуглое, но чисто вымытое лицо, жёлтые, но вычищенные зубы, кожа на пальцах желтоватая, но нежная. Он закурил дорогую сигарету «Чжунхуа» и посмотрел на меня: — Или ты считаешь, что при поддержке такого богача, как Сыма Лян, можно делать всё что хочешь?

— Ну куда мне! — В душе я еле сдерживался, но, беседуя с этим человеком, который выдвинулся во время «культурной революции» и оставался известной персоной по сей день, привычно выказывал учтивость. — Вы, почтенный начальник управления, говорили бы, если есть что сказать.

Тот презрительно хмыкнул:

— Этот сынок Сыма Ку — контрреволюционера, у которого руки по локоть в крови народа дунбэйского Гаоми, — благодаря своим паршивым деньжонкам уже стал самым желанным гостем в Далане. Вот уж поистине — с деньгами можно и беса заставить крутить жёрнов! Вот ты, Шангуань Цзиньтун, — кем был раньше? Некрофил и душевнобольной. А теперь гляди-ка — управляющий! — От классовой ненависти глаза Единорога налились кровью, а пальцы сжали сигарету так, что на ней выступила смола. — Но сегодня я пришёл не революционную пропаганду разводить, — холодно сказал он. — Я пришёл биться за славу и выгоду.